Повести, рассказы

СОДЕРЖАНИЕ

.

.

ВЫСШИЙ ДОЛГ
(Историческая повесть)

.

1

Двор владетельного вана[1] застыл в знойном безмолвии и казался вымершим. Лето ещё не достигло своей середины, но футянь[2], жаркий в этом году как никогда раньше, успел изрядно вымотать всё живое. Обитатели дворца попрятались подальше вглубь помещений, спасаясь от безжалостных лучей солнца, которые сегодня достигали земли даже через белёсую пелену горячего тумана. Раскалённым влажным воздухом было трудно дышать. Он казался густым настолько, что в нём не могло зародиться даже слабое подобие ветерка. Деревья, погруженные в эту удушливую прозрачную вязкость, напоминали застывшие нефритовые изваяния, и мёртвое затишье не нарушал даже обычный для этого времени стрёкот вездесущих цикад.

Погружённый в раздумья, Бао Шэнхо второй час бродил по горячим камням опустевшего двора. В подобные летние дни из-за нестерпимой жары дворцовая жизнь обычно замирала до вечера, и на какое-то время Бао оставался предоставлен самому себе. Каждый раз в часы такого полуденного затишья его охватывала непонятная беспричинная печаль, и он особенно остро начинал ощущать одиночество и тщетность своего существования.

Впервые это чувство возникло четыре года назад. Тогда оно было едва уловимым, но со временем, периодически напоминая о себе, нарастало и приобретало глубину, превратившись в конце концов в стойкое и изматывающее чувство неудовлетворённости своей жизнью. И теперь просто отмахнуться от него, как раньше, было всё труднее. От этого гнетущего состояния Бао спасала его работа, которая была ему интересна и в которую он умел уходить с головой. Выполняя повседневные обязанности и общаясь по долгу службы с различными людьми, он погружался в жизнь со всеми её впечатлениями, и заботы дня захватывали его целиком. Но это — лишь до тех пор, пока не оставался наедине с собой, и тогда на поверхность вновь выступала эта странная душевная тяжесть, от которой он уставал больше, чем от самого напряжённого трудового дня.

Помня наставления отца о том, что благородный муж должен достойно преодолевать трудности, а не позорно от них бежать, Бао не пытался заглушать гнетущее чувство вином и праздным весельем. Известно ведь: без ветра волн не бывает, на всё имеются свои причины и нужно только уметь их разглядеть. Эти невидимые причины происходящего с ним Бао и стремился разгадать уже второй год, когда не обращать внимания на нарастающее внутреннее беспокойство стало больше невозможно. И в этот летний полдень, оставшись в одиночестве на обезлюдевшем дворе, он в который раз предавался размышлениям о своей жизни, тщетно пытаясь осознать, что именно с таким упорством не даёт ему покоя.

.

Шэнхо был пятым сыном Бао Мэня, главы немногочисленного клана Бао. Ветвь древнего рода, утратившего былое величие, уже долгое время жила небогато, но, унаследовав от предков неизменные добродетели, несмотря ни на что свято чтила конфуцианские устои и за отступление от них сурово карала любого из своих людей, невзирая на чин и положение. Клан воспитывал детей как верных подданных императора и не жалел средств, чтобы самые одарённые из них получали хорошее образование. В дальнейшем их старались пристроить при дворах богатых господ, где многие, начиная с простых слуг, со временем дослуживались до чиновников низших рангов[3], неся ношу своего долга честно и добросовестно. Сей факт наряду с неизменной верностью верховной власти был предметом гордости клана на протяжении многих поколений и не остался незамеченным со стороны местных властителей. Отпрыски рода, не запятнавшего чести предательством и обманом даже в тяжёлые для себя времена, охотно принимались на службу в более знатные семьи и обеспечивали своей родне хоть и не роскошную, но вполне достойную жизнь.

Рождение Бао Шэнхо пришлось на неспокойное время больших перемен, на самый пик длинной череды кровавых событий, неспешно набиравших силу в течение тридцати с лишним лет и охвативших в итоге всю страну. Толчком им стало недовольство монгольским правлением, не прекращавшееся на протяжении всего властвования династии Юань[4] и разразившееся наконец волной народных восстаний и бунтов в самых разных уголках огромной империи. Гнев крестьян, доведённых до нищеты и отчаяния беззаконием властей, бесконечными поборами и тяжкими повинностями, первым делом обрушился на земельных владетелей. Не разделяя на ненавистных завоевателей и своих, их принялись беспощадно истреблять, за долгие годы смут изрядно сократив их число и оставив разорёнными немало плодородных земель. Последовавший за этим голод и прочие беды, неизменно идущие за ним по пятам, ещё больше усугубили положение населения, и без того выживавшего лишь каким-то чудом.

Как обычно случалось в тяжёлые для страны периоды, призыв к борьбе за свободу и возрождение исходил от тайных обществ, коих в Поднебесной существовало великое множество и чьё влияние на умы народа испокон веков было гораздо большее, чем мог себе представить даже самый всеведущий властитель. В это сложное время многие из них отставили свои извечные разногласия, чтобы сплотиться вокруг общей цели. И тут снова напомнило о себе уже забытое всеми общество Белого Лотоса, тайное буддийско-даосское братство, могущественное и вездесущее, неизвестно откуда возникавшее всякий раз, когда империя более всего нуждалась в восстановлении порядка, справедливости и нарушенного равновесия. Со времён монгольских нашествий эпохи Сун[5] подобное случалось уже не раз — так произошло и теперь. Именно воля Белого Лотоса сумела организовать и направить в единое русло стихийно вспыхивающие по всей стране народные волнения, придать им единую цель, чётко очерченную и предельно ясную каждому. Тут и там, возглавляемые его лидерами, создавались многочисленные отряды «красных повязок», чтобы привести в исполнение предначертанное Небом и навсегда избавить империю от монгольского владычества. От желающих вступить в ряды повстанцев не было отбоя, ибо слишком многие оказались доведены до той грани, за которой теряется страх за себя и родных и остаётся только исступлённая жажда справедливости, заставляющая идти до конца в надежде изменить окружающую безысходность хотя бы ценой собственной жизни.

Долгие годы гражданской войны медленно иссушали страну, ввергая в хаос и разорение, но положение дел существенно не меняя. А семидесятый год эпохи Юань[6] стал годом небесного проклятия и подтолкнул затянувшиеся было события к быстрейшей развязке.

В тот год гневалось само Небо, насылая на грешную землю Поднебесной страшные ливни и небывалые разливы Хуанхэ. Взбушевавшаяся река словно не замечала мощных дамб и плотин, вставших на её пути и призванных обуздать её крутой нрав. Грязно-жёлтый поток, вязкий от ила и глины, играючи сметал и обходил любые преграды, оставляя за собой сотни разрушенных деревень и погребая под водой самые плодородные земли империи. А затем, увлекая бесчисленные трупы людей и животных, катил тяжёлые воды, напитанные страданием и смертью, в Жёлтое море, неся свой страшный дар то ли князю преисподней, то ли владыке морских глубин.

Знак, явный знак свыше! Священная кара Неба — чем ещё могут быть беды и несчастья, коих не припомнят на своём веку даже столетние старцы! За что?! Чем провинилась эта земля перед Высшим Законом?! Да разве не ясно и так? Так было и так будет всякий раз, как только на священный драконий трон[7] взойдёт неправедный правитель, презревший Путь Неба, Путь правды и добра. Этот закон утвердил для мира людей сам Небесный Император, и горе той земле, где Его божественный ставленник хоть делом, хоть мыслью отступится от Истины и нарушит высший указ. Хотя, поистине, велико долготерпение Неба, и удивительно, что мера его исчерпалась только сейчас. И будь благословенно бесконечное милосердие Небесного Владыки, ибо много большей кары заслуживает некогда великий народ Хань[8], забывший о гордости и достоинстве, позволивший превратить себя в слуг и рабов провонявших конским потом презренных степных дикарей. Повсеместное разорение, смерть, голод, унижение, эпидемии, нищета… Сколько слёз, сколько страданий вокруг! И больше никакие жертвы и мольбы не способны умилостивить разгневанных богов, и духи предков молчат, не принимая дары и с осуждением взирая на обесчещенных потомков. И продлится так до тех пор, пока истинные хозяева Поднебесной будут терпеть на своей земле владычество и преступления воинственных чужеземцев.

С тех пор как смысл небесных знамений стал очевиден даже слепцу, такие мысли наполнили голову каждого истинного хань, будь то крестьянин или горожанин, ремесленник или купец, чиновник или земельный владетель. С этого времени гнев народа достиг наконец своего пика и вылился в широкое движение, захлестнувшее единой волной всю Поднебесную.

В восемьдесят восьмом году эпохи Юань[9] грандиозное крестьянское восстание одержало победу, положив конец монгольскому владычеству. Повстанцы, давно жаждавшие предсказанного в пророчествах пришествия Князя Света, который восстановит справедливость и покарает угнетателей, наконец обрели такового в лице своего предводителя Чжу Юаньчжана. В этом выходце из крестьян, бывшем буддийском монахе, позже — нищем бродяге, подавшемся в разбойники и ставшем главарём одной из банд, лидеры Белого Лотоса разглядели недюжинную волю и гибкий разум, способные сделать почти невозможное — поднять умирающую империю с колен и вернуть ей былое величие.

Так после овладения повстанцами Северной Столицей[10] бывший простолюдин волею Неба и Белого Лотоса оказался вознесён из недр народа на небывалую высоту и был объявлен первым императором Да Мин — свободной и обновлённой Великой Империи Света. Восходя на престол, Чжу заявил, что он, «простой человек с правого берега реки Хуайхэ», становится императором, «чтобы защищать народ и привести его к благоденствию». И верность своему слову он начал доказывать с первых же дней правления, с присущей ему энергией принявшись восстанавливать в стране закон и наводить порядок.

Сейчас, спустя тринадцать лет правления нового Сына Неба, страшные времена отошли в прошлое и стали понемногу забываться. Императорские войска изгоняли из окраинных провинций последних монгольских феодалов и верных им местных властителей. Близилось окончательное объединение страны. Не так давно Поднебесная утопала в крови, но жизнь налаживалась на удивление быстро: население росло, осваивались пустующие земли, налоги снижались, а доход империи Мин, которая начинала оправдывать своё название, рос с каждым годом со скоростью, невиданной даже во времена расцвета Юаньского государства.

Каким-то чудом беды и лишения военного времени обошли клан Бао стороной — если не считать непомерно высоких налогов на снабжение императорской армии, заставивших даже высших представителей рода на долгое время потуже затянуть пояса. Где-то менялись власть и законы, в соседних городах провинции реками лилась кровь, а жизнь в землях Бао продолжала течь своим чередом. Со сменой правящей династии здесь изменилось лишь то, что появился новый властитель: император направил сюда одного из своих многочисленных сыновей, пожаловав ему титул вана и северо-восточные от Бэйпина земли. Сам ван к государственным делам не питал особого интереса, а его чиновники были больше озабочены исправным поступлением в казну налогов, нежели какими-либо нововведениями. Потому событие это мало повлияло на сложившийся порядок вещей в этих отдалённых от престола краях. В столице своего удела ван возвёл роскошный дворец с немалым штатом придворных и собственным гарнизоном, и управляющие его земель стали править в его владениях, особо не вмешиваясь в уже отлаженный уклад местной жизни.

Клан Бао, за которым прочно закрепилась репутация добропорядочных и верных подданных, воспринял смену царствующих династий как волю Неба, присягнул новому императору и стал так же преданно служить его сыну. Рекомендаций от местной знати, также заявившей о своей верности новой власти, оказалось достаточно, чтобы высшим представителям клана Бао открылся путь во дворец вана.

.

Так Бао Шэнхо, с десяти лет отданный на службу вану, оказался во дворце.

Первые два года он выполнял различные мелкие поручения и несложную работу по уходу за той частью внутреннего двора, где обитали чиновники и слуги. Всё это время к нему тщательно присматривались, чтобы в дальнейшем определить на такое место в дворцовой службе, где он сможет принести наибольшую пользу. В поведении ребёнка отмечали всё: как он относится к своим обязанностям, как ведёт себя в различных ситуациях и даже то, как распоряжается свободным временем.

Очень скоро у мальчика выявилось свойство, которое позже привлекло внимание самого́ главного управляющего внутренним двором. Что бы Бао ни поручали, он всё всегда выполнял одинаково добросовестно, не отдавая, правда, особого предпочтения чему-либо конкретно. При этом, берясь за какое-нибудь дело, он полностью в него погружался, не отвлекаясь и не делая перерывов на отдых, пока не доводил его до конца. Причём не имело абсолютно никакого значения, стои́т ли при этом у него над головой кто-то из старших или нет. Можно было, поставив перед Бао задачу, спокойно оставить его одного и быть при этом совершенно уверенным, что он выполнит свою работу в кратчайшие сроки и с качеством, на какое только способен.

Как сложится его дальнейшая судьба при дворе, Бао за своими повседневными делами как-то не задумывался. Но если бы его спросили, он бы ответил, что хочет стать воином. Научившись в доме отца неплохо управляться с мечом цзянь[11], он не упускал случая оттачивать своё искусство и во дворце. Старшие к такому проведению досуга относились с одобрением, справедливо считая, что заниматься делом всё же лучше, чем бездельничать; к тому же умение постоять за себя никогда не считалось лишним и в любых слоях общества вызывало лишь уважение.

Бо́льшую часть своего свободного времени Бао пропадал во внешнем дворе, где располагался дворцовый гарнизон. Он любил иногда пристроиться где-нибудь у стены казарм и наблюдать за тренировками воинов. А когда у тех наступало время отдыха — подходил к кому-нибудь из знакомых солдат и начинал расспрашивать о гарнизонной службе и премудростях воинского дела. Постепенно к разговору присоединялись другие, и с историй и баек о солдатской жизни беседа незаметно переходила в обсуждение вопросов боевой тактики, споры относительно достоинств и недостатков того или иного вида оружия или стиля боевых искусств. Бао, изучавший в семейной школе стиль белого журавля, естественно, отстаивал преимущества привычных ему способов ведения боя. В конце концов разгорячённые спорами солдаты начинали демонстрировать мальчишке различные хитрые уловки и доказывать их эффективность в бою. Заканчивалось всё это, как правило, тренировочной схваткой Бао с кем-либо из гарнизонной молодёжи.

Как Бао ни было досадно за своё умение, которое он старался шлифовать при любой возможности, выйти победителем из таких боёв ему удавалось крайне редко, и то — если его противником оказывался малоопытный новичок. И в этом не было ничего удивительного: отправляя сына в назначенный удел, отец-император выделил ему охранное войско из отборных воинов, одних из лучших во всей Поднебесной. В этом проявилась не столько родительская забота, сколько расчёт на то, что в случае внешней опасности дворец вана станет надёжным заслоном, перекрывающим врагу путь вглубь страны. Воины вана, прошедшие железную закалку в войске самого императора, воспитывали себе смену в том же духе. Поэтому, в отличие от занятого на службе Бао, солдаты только и занимались тем, что с рассвета до вечера, а иногда и поднимаемые десятниками по ночам, оттачивали в изнуряющих тренировках своё мастерство.

Прекрасно сознавая умом, что по этой простой причине победить настоящего воина для него невозможно, тем более что любой из них превосходил его по возрасту, а значит, по опыту и силе, Бао между тем остро переживал свои поражения. Особенно досадно приходилось тогда, когда кто-то из солдат поопытней потехи ради забавлялся с ним как с котёнком, то отобрав у него голыми руками меч, то поваляв в пыли и при этом даже не дав воспользоваться оружием. Чувство собственной беспомощности в таких случаях порождало в душе Бао бурю эмоций, и какое-то время его буквально разрывало на части: в сердце кипела злость на своего обидчика, но он не позволял проявиться своим чувствам, внешне оставаясь как обычно спокойным. А разум между тем тихо и ненавязчиво убеждал, что обижать и унижать его никто и не думал, напоминал о том, как всегда по-доброму и с отеческой заботой относились к нему солдаты. По-дружески поддеть или подшутить над ним они, правда, случая не упускали, но шутки их никогда не были злыми. И после так называемого боя, чаще всего не оставлявшего никаких шансов даже на простое сопротивление, ему ни разу не отказывали в объяснениях, как именно у них всё это получается.

В результате недолгой внутренней борьбы разум Бао одерживал своеобразную победу: вся злость и всё недовольство обращались на себя самого, на свою слабость и беспомощность. А так как жалость к себе он считал качеством презренным и недостойным благородного мужа, то при первой же возможности принимался вспоминать показанные солдатами приёмы боя и устраивал себе тренировку, отрабатывая новые элементы наравне с клановыми таолу[12].

Так год за годом службы при дворе вана Бао Шэнхо оттачивал своё боевое искусство. Несмотря на массу прилагаемых усилий, рукопашным бойцом он оставался посредственным. Но зато уже к четырнадцати годам никто из его знакомых сверстников, да и ребят постарше, не мог превзойти его во владении мечом.

Тягу и талант мальчика к военному ремеслу при дворе отметили, но также не остались незамеченными его несомненные способности к каллиграфии и математике. Рассудив, что на дюжину умеющих неплохо махать мечом едва ли найдётся один, хоть худо-бедно различающий иероглифы, не говоря уже об умении грамотно писать, решили, что в воинской среде Бао Шэнхо уж точно не место. А посему через два года, когда он окончательно освоился при дворе, его определили в дворцовую канцелярию. Здесь он занимался тем, что переписывал и писал под диктовку различные бумаги или бегал по дворцу с мелкими поручениями старших канцелярских чиновников.

Так продолжалось ещё два года, пока за умение полностью отдаваться делу его не выделил сам управляющий внутренним двором господин Чже Ду. С этого времени Бао перешёл в его личное распоряжение.

Для начала господин Чже определил мальчика переписывать различные хозяйственные бумаги и счета. На первых порах эта работа казалась Бао слишком скучной, но, постепенно вникая в суть того, что приходилось писать, он начал проявлять к ней интерес. Списки вещей, продуктов и материалов, необходимых для повседневной дворцовой жизни, бесконечные столбики цен, снова столбики цифр — жалованья придворным чиновникам и слугам, строгий учёт доходов и расходов двора — вот, оказывается, благодаря чему поддерживается всё окружающее Бао великолепие и идеальный порядок дворца.

Сначала, как и все, Бао побаивался важного и вечно занятого управляющего. Но со временем, убедившись, что он человек строгий и требовательный, но справедливый, осмелился задавать ему вопросы. Записывая под диктовку господина Чже списки всего, что необходимо приобрести для двора, Бао начал интересоваться назначением различных вещей, а также тем, как они производятся и откуда доставляются. Господин Чже виду не подавал, но был рад, что его новый подчинённый не просто добросовестно выполняет свою работу, но старается вникнуть в её суть и проявляет к ней искренний интерес. Поэтому на вопросы Бао он отвечал довольно охотно.

Как-то раз, диктуя очередной список, управляющий обратил внимание на то, что мальчик был непривычно рассеян и выглядел явно чем-то смущённым. Когда господин Чже спросил его, в чём дело, тот рассказал, как на днях осмотрел всю доступную ему территорию внутреннего двора и обнаружил, что на кухне для слуг прохудился пол и беседка после зимних песчаных бурь потеряла свой вид. Затем, собираясь с духом, он немного помолчал и добавил, что не решался это предложить, но, может, стоит закупить ещё и доски для пола, и краску для беседки, а заодно и новые садовые ножи для садовника, которые давно истончились от длительного использования.

Явно не ожидая такого ответа, управляющий был приятно удивлён тем, что Бао настолько увлёкся своей работой и пытался самостоятельно вникнуть в нужды двора. После этого случая господин Чже, очевидно, разглядев в мальчике подходящую кандидатуру на какую-то одному ему ведомую должность, стал повсюду брать Бао с собой и разъяснять ему все тонкости ведения хозяйства.

К пятнадцати годам к обязанностям Бао прибавилась закупка товаров для двора. Первое задание ему дали несложное: забрать у мастера Бяня заказанный для господских покоев гобелен и прикупить кое-что для работников. Бао выделили двух слуг-носильщиков и сумму денег явно больше необходимой.

Мастер Бянь жил недалеко от дворца, да и всё что нужно можно было приобрести поблизости. Но Бао, вышедший на рассвете, вернулся только к полудню, и за ним едва поспевали взмыленные и сгорбленные под не такой уж тяжёлой ношей слуги. Когда господин Чже пересчитал оставшуюся от покупок сумму, она оказалась явно большей, чем он предполагал. Выяснилось, что Бао, благополучно забрав гобелен, не удовлетворился ценами на хозяйственный инвентарь в ближайших лавках и прогнал слуг по всему городу, сумев в конце концов разыскать то что нужно ничем не худшего качества, но по значительно меньшей цене. По мнению управляющего, смысла в этой беготне было немного, но, увидев такое бережное отношение к дворцовой казне, с этого времени он стал полностью доверять Бао.

Сейчас Бао Шэнхо шёл семнадцатый год. К этому времени он настолько вник в управление хозяйством, что господин Чже Ду доверил ему следить за тем, чтобы двор ни в чём не нуждался, и самостоятельно распоряжаться закупками всего необходимого.

.

Радости Бао Мэня и его гордости за сына не было предела. В семье Бао такого ещё не случалось. Дослужиться до должности придворного писаря и провести на ней всю жизнь — это уже́ считалось великим достижением и почётом. Но чтобы всего к семнадцати годам занять место помощника самого́ управляющего владетельного вана?! Шутка ли такое везение, ведь для обедневших дворян высшие должности обычно недосягаемы. Большей частью они давно распределены между особо влиятельными семьями и передаются по наследству, хотя при наличии приличных денег купить можно не только должность.

Конечно, можно ещё попытаться сдать экзамены на учёную степень — просвещённые люди в Поднебесной всегда были в цене и занимали достойное место в обществе. Только Шэнхо, чтобы подготовиться к государственным экзаменам, ещё учиться и учиться, да и средства на это нужны немалые. И нет никакой гарантии, что из этого что-то получится: до высшей учёной степени, иным открывающей путь даже во дворец императора, спустя долгие годы доходят лишь единицы из сотен. К тому же поговаривают, что продажность экзаменаторов нынче превзошла всякую меру, так что даже особенно талантливым отпрыскам несостоятельных семей на этом пути нечасто выпадает удача. А вот путь, открывшийся Шэнхо, — и вовсе невероятное чудо.

Крайне редко, но всё же такое случается, когда кому-то более удачливому после долгой и успешной службы в низших чинах удаётся дослужиться до низших управленческих должностей. И тогда такой везунчик из грязи взлетает на ранее немыслимую для себя высоту, вытягивая за собой на свет всех своих близких и дальних родственников. Кроме неизменного жалованья, которое, конечно же, с этой поры резко возрастает в размере, он, в зависимости от ранга, получает преимущества и связанное с ними положение в обществе. Теперь его могут освободить от налогов и трудовых повинностей, могут выделить земельный надел, что, естественно, в лучшую сторону сказывается на благосостоянии всего его рода. Попутно он получает право пользоваться предписанными его чину привилегиями, которые отчасти распространяются на его родственников и не отнимаются даже в случае его ухода в отставку. Но главное — даже перед самым низшим чиновником управленческого штата открывается реальный путь к быстрому карьерному росту.

Часто размышляя на эту тему, Бао Мэнь очень надеялся, что его младший сын, так неожиданно оказавшийся столь удачливым, со временем сумеет дослужиться до должности достаточно высокой, чтобы поднять авторитет семьи в глазах местной знати и принести клану новые возможности. Нет, не зря Бао Мэнь уделяет столько внимания воспитанию своих сыновей! Истинно, скоро наступит время, когда Небо ниспошлёт вознаграждение за все его труды, и он своими глазами увидит плоды праведного несения им долга отца и господина.

.

Так, снова и снова вспоминая свою жизнь, Бао Шэнхо не находил в ней причин одолевавшего его беспокойства. Вроде бы всё складывалось как нельзя лучше, и очень многие отдали бы всё, лишь бы оказаться на его месте. Но почему-то ни стремительный подъём по службе, о каком ещё года четыре назад он не смел даже мечтать, ни явные успехи во владении мечом, ни даже резко возросшее уважение со стороны отца, которого Бао любил и почитал больше всех на свете, больше не приносили прежней радости и удовлетворения. Нет, нельзя сказать, чтобы Бао не нравилась его работа, — она была по-своему интересна. И боевому искусству он по-прежнему отдавался полностью, стараясь каждый день находить для тренировок хоть немного времени. Но в душе прочно обосновалась какая-то гнетущая пустота, на фоне которой все достижения, да что там — сама жизнь, — казались лишёнными смысла.

Что с этим делать, Бао Шэнхо не знал. Но жить так дальше становилось невыносимо.

.

2

К вечеру, когда косые лучи заходящего солнца перестали раскалять и без того горячий воздух, Бао снова вернулся к своим обязанностям. Сегодня ему ещё предстояло выполнить несколько дел за пределами дворца.

День складывался удачно, и со всем запланированным на сегодня Бао управился на удивление быстро. До наступления сумерек ещё оставалось какое-то время, и он решил, что успеет завершить пару дел в этой части города, раз уж всё равно оказался тут и освободился так рано. Но перед этим не мешало немного передохнуть от длительной беготни по пыльным раскалённым улицам.

Отпустив слуг и добравшись до ближайшей чайной, Бао столкнулся с привычной для этого времени суток сложностью: заведение было до отказа забито завершившим свой трудовой день народом. Улучив момент, когда двое парней-подмастерьев освободили один из столиков, Бао занял их место. Сделав заказ и устроившись поудобнее, он расслабился и от нечего делать стал рассматривать посетителей чайной.

Мельком пробежавшись по соседним лавкам, взгляд остановился на самом дальнем столике в углу помещения, за которым сидели трое монахов и что-то между собой негромко обсуждали. В чайной монахов вообще встретишь нечасто, а эти оказались ещё и не местными, чем и привлекли внимание Бао. Дальше родного города и его ближайших окрестностей он никогда не бывал, и все служители Будды, которые встречались в этих краях, носили яркие оранжевые или серые одежды; эти же почему-то были в чёрном. Одному из них, тому, что повыше ростом, было на вид лет пятьдесят, остальные двое выглядели никак не старше двадцати пяти. Все трое выделялись из галдящей и суетящейся толпы спокойствием и каким-то неуловимым достоинством, которое сквозило и в их осанке, и в размеренной речи, и в неторопливых скупых жестах.

Внезапно Бао, увлечённого наблюдением за необычными посетителями, озарила мысль, поразившая своей простотой. И почему он не додумался до этого раньше?! Ведь именно в монастырях испокон веков были люди, слывущие непревзойдёнными целителями тел и знатоками человеческих душ. Кто как не они могли помочь ему разобраться, наконец, в самом себе и вернуть утраченный мир сердца?

Эта идея, вдруг посетившая сознание и сулившая выход из душевного тупика, заставила на время забыть обо всём на свете, и Бао даже не заметил, когда на столике появился его заказ. Не отводя взгляда от заезжей троицы, он размышлял: а может, стоит просто подойти к этим людям и поделиться волнующим его вопросом? Размышлял, и не мог принять решение. В голове наряду с неодолимым желанием попытать счастья прямо сейчас вихрем проносились мысли сомнений, многочисленные доводы «за» и «против».

«Собственно, а кто такие эти люди?» — рассуждал Бао. За свою жизнь он повидал немало монахов на улицах родного города, и большинство из них не блистали не только мудростью, но и обыкновенной культурой, которая, по идее, должна быть присуща духовным служителям. Большей частью они оказывались простыми невежественными людьми, нашедшими за монастырскими стенами убежище — кто от тягот и лишений, кто — от ответственности мирской жизни. «Чем мне могут помочь простые заезжие монахи? — продолжал размышлять Бао. — Уж если искать ответ, то непременно в храме, среди высших духовных санов».

.

Бао Шэнхо не любил раскрывать душу, и тем более никогда не стал бы делать этого перед людьми незнакомыми и не внушающими явного доверия. До сих пор единственным человеком, с которым он поделился непонятными переживаниями, был его отец — безусловный для него авторитет и достойный подражания пример чести и справедливости.

Тот давний разговор с отцом не только не пролил свет на происходящее в душе Бао, но привёл его в ещё большее замешательство. На исповедь сына Бао Мэнь ответил такими словами:

——Тот, кто честно и добросовестно исполняет свой долг, не может испытывать беспокойства и неудовлетворённости, ибо его совесть чиста. Только всецело посвятив себя долгу человек получает безмятежность души и становится по-настоящему счастлив.

——Но что есть долг? — спросил тогда Бао.

——Что есть долг? Каждый должен следовать своему уделу и не заглядывать с завистью в чужой двор. Каждый на своём месте, определённом ему самим Небом, должен выполнять свои обязанности самым достойным образом. Проще говоря, отец должен стать идеальным отцом, жена — идеальной женой, сын — идеальным сыном, подданный — идеальным подданным, а правитель — идеальным правителем. Только тогда небесные порядок и гармония снизойдут на землю и поселятся в человеческих душах. Если сердце твоё чем-то омрачено — посмотри, не противится ли гордыня сужденной тебе участи, не разрушают ли мир души тайные желания, противные воле Небес?

Следуя совету отца, Бао честно пересмотрел отношение к своим обязательствам, но упрекнуть себя в пренебрежении ими не смог. Тайное желание, правда, было и доставило ему в своё время некоторое беспокойство…

Только попав в канцелярию, Бао какое-то время сильно сожалел о таком повороте судьбы и тяжело переживал крушение детской мечты стать воином. Успокоился он довольно быстро, так как умом прекрасно понимал, что шансов воплотить эту мечту в жизнь у него практически не было. Ведь, несмотря на все его способности, предпочтение при отборе на гарнизонную службу всегда отдаётся потомкам военных династий, да и семье больше чести будет от посредственного чиновника, чем от самого хорошего воина. А интересы и честь семьи превыше всего, — в конце концов решил Бао.

А ещё ему вспомнился взгляд отца во время того разговора. В этом взгляде — лишь на миг — промелькнуло какое-то… не то сомнение, не то разочарование. Словно он, Бао Шэнхо, в которого Бао Мэнь вложил всего себя, мог не оправдать его надежд. Или даже — страшно подумать… — предать ради какой-то одному ему понятной прихоти…

Это длилось лишь мгновение, снова сменившееся прежней теплотой и участием. Но это мгновение камнем легло на сердце Бао и преследовало до сих пор. Неужели отец мог… в нём засомневаться?

Нет, он не опозорит память предков ни при каких обстоятельствах, честной и достойной службой докажет свою верность их заветам и оправдает надежды столь любимого им отца. И никакие личные желания и мечты не станут тому помехой.

Приняв такое решение, Бао полностью отбросил свои сожаления и со всем свойственным ему энтузиазмом взялся за доверенную работу. А так как было в его натуре что-то такое, что не позволяло отдаваться делу наполовину, то результаты не заставили себя долго ждать.

Но полная самоотдача в службе и искреннее принятие своей судьбы, вопреки уверениям отца, почему-то не сделали Бао счастливым и даже не даровали простого душевного равновесия.

Больше на эту тему он ни с кем не говорил, решив, что раз даже самый уважаемый им человек не смог прояснить творящееся в его сердце, то, если не сумеет разобраться в себе сам, больше помощи ждать неоткуда.

.

Так, отрешённый от всего окружающего, Бао сидел среди гомонящей толпы и, вспоминая разговор с отцом, всячески убеждал себя, что искать где-либо помощь бессмысленно. К тому же, как и вся его родня поклоняясь духам предков, он не был приверженцем Будды и никогда не общался с его последователями. Как они отнесутся к его просьбе? Помогут ли? И стоит ли вообще взваливать на кого-то свои проблемы?

Когда его мысль сделала очередной заход по замкнутому кругу, в сердце вдруг волной поднялась злость на самого себя. «Размышляю, как последний трус! — с раздражением подумал он. — Не хватало вдобавок ко всему начать презирать себя за собственную нерешительность!»

Встал и решительно направился к дальнему столику.

.

Когда к сидящим подошёл молодой парень, судя по одеждам — из придворных знатного происхождения, они дружно повернули к нему головы и уставились на него удивлённо и с ожиданием. Когда же он, поклонившись и извинившись за прерванную беседу, обратился с просьбой уделить ему немного времени, чтобы помочь разобраться в самом себе, привычное выражение отрешённости на их лицах сменилось явным недоумением. И неудивительно: такую просьбу нечасто услышишь даже от духовного лица — не то что от мирянина. Ибо так уж устроен человек, что больше печётся о благе тела, нежели о гармонии души.

Но что же в таком юном возрасте могло настолько смутить душу, что заставило искать помощи в столь неподходящем месте у первых попавшихся служителей Будды? Ведь в этом городе есть несколько храмов, а на окраине приютился тибетский монастырь, в который идут за утешением и советом даже из соседних провинций. Явно мальчишка влип в какую-то любовную историю. Может, даже пошёл против воли семьи, и теперь, отчаявшись найти выход из сложившейся ситуации, не знает, как быть дальше. Запутался и нагрешил, видать, основательно, раз уж так припекло искать совета прямо в этой чайной на ночь глядя.

Первым на странную просьбу отреагировал старший из монахов. Он предложил парню присесть на соседнюю лавку и ответил:

——Будем рады помочь, господин, всем, чем можем. Помогать страждущим телесно и духовно — наш долг, заповеданный самим Просветлённым.

——Вот о долге-то я поговорить и хотел, — устало вздохнул Бао и устроился напротив своего собеседника.

——Мой отец говорит, что если человек подобающим образом следует своему долгу, отдаётся ему до конца и не ищет для себя другой участи — он будет счастлив. И я с отцом полностью согласен. Я понимаю, что личные стремления недостойно ставить превыше долга, и не позволяю себе даже в малом отступать от этого принципа. Да и других желаний, кроме желания с честью служить своей семье и нашему господину, у меня нет, — начал Бао. — Только, несмотря на это, в жизни у меня последнее время всё идёт как-то не так. Нет, на судьбу жаловаться было бы несправедливо — она окружила меня завидными благами, доступными очень немногим: быстрый подъём по службе, высокое жалованье, понимание и уважение в семье, хорошее отношение во дворце, хотя многим там приходится несладко. Даже с женитьбой повезло невероятно: так вышло, что родители договорились о моей свадьбе как раз с той девушкой, которая мне нравится — такая удача выпадает немногим. Умом я понимаю, что с такой судьбой должен бы быть самым счастливым человеком на свете, да раньше-то так и было. Но с каких-то пор, почему-то именно тогда, когда всё пошло как нельзя лучше, я начал вдруг чувствовать себя одиноким среди любящих людей и товарищей по службе. Да и сама служба, в общем-то интересная и нескучная, а главное — с довольно завидными возможностями, стала мне как-то безразлична. Страшно сказать, но всё происходящее со мной, чем дальше, тем больше, кажется мне… каким-то бессмысленным и пустым. Бессмысленным кажется мне само моё существование. Я благодарен Небу за дарованные мне блага и недовольства судьбой за собой не замечал. Почему же со мной такое происходит?

Старший монах внимательно слушал рассказ Бао, и его неподвижный взгляд был устремлён куда-то в пустоту. Двое его спутников сидели не шелохнувшись.

Помолчав ещё какое-то время, старший, наконец, произнёс:

——Твой отец прав: можно быть счастливым, только выполняя свой долг и следуя пути, предначертанному тебе Небом. Но уверен ли ты, господин, в том, что всё, чему ты так преданно служишь, и есть твой истинный долг?

Этот вопрос привёл Бао в полное замешательство. «А как же может быть иначе?!» — чуть не воскликнул он с возмущением. И ещё он подумал, что был, по-видимому, прав, и не стоило обращаться со своими проблемами к первым попавшимся людям.

Видя растерянность и непонимание парня, монах продолжил:

——Родители дали тебе жизнь, и ты, несомненно, у них в неоплатном долгу. Также ты в неоплатном долгу перед императором и твоим господином, которые даруют вашей семье все блага и саму возможность жить и трудиться в мире. Ты как человек отдаёшь благодарность высшему для тебя на земле, и это похвально. Но разве мог бы ты родиться без воли на то свыше? Согласно Высшей Воле происходит всё в этом мире, и даже Сын Неба является лишь её земным исполнителем. Может, в тебе начало пробуждаться твоё истинное «Я», и оно, не удовлетворяясь земным долгом, жаждет воздать должное чему-то большему?

——Большему? Но что может быть больше?! — из сказанного монахом Бао явно ничего не понял, но тот, казалось, этого совершенно не замечал.

——Скажи, действительно ли ты хочешь посвятить жизнь, жизнь, дарованную тебе самим Всевышним, служению конкретным людям: отцу, господину или даже самому императору? И, как ты думаешь, кто ты есть в действительности?

——Я — Бао Шэнхо, при дворе вана занимаю должность… — начал было Бао, окончательно сбитый с толку, но внезапно запнулся и замолчал, с недоумением прислушиваясь к себе. Он тщетно силился понять хоть что-то из сказанного и уловить суть обращённых к нему вопросов, но разум пасовал перед непосильной для него задачей.

А в душе между тем творилось что-то странное. Вопрос монаха поднял на поверхность волну смятенной неуверенности, не свойственной ему прежде. Нет, сомневаться в том, что он Бао Шэнхо, было бы крайне глупо. Но вдруг и собственное имя, и положение, всё его прошлое и вся его нынешняя жизнь показались чем-то… наподобие одежды, которую можно снять, оставшись при этом самим собой.

«Так кто же я?» — спросил себя Бао, и его вопрос растворился в пустоте, лишённой каких бы то ни было мыслей, которые вдруг показались грубыми и ненужными. И мгновение, пока он пребывал в ней, всё было ясно и крайне понятно, и не было нужды о чём-то думать и задавать вопросы.

Не раз на городских праздниках Бао наблюдал танец львов. И всегда его поражало то, как простым людям с их бедами, радостями и заботами удаётся настолько слаженно играть свои роли, что перед глазами зрителей предстают лишь причудливые образы, которые, кажется, живут сами по себе, своей собственной жизнью, не имеющей ничего общего с жизнью играющих их актёров. «Может, битву двух львов разыгрывают родные братья, а может, под одной накидкой работают заклятые соперники, связанные на время представления общей ролью», — размышлял тогда Бао.

А сейчас почему-то казалось, что и он сам, и его семья, и все окружающие его люди — лишь актёры на празднике жизни, вжившиеся в свои роли и забывшие о своём истинном назначении.

Это откровение потрясло Бао до глубины души. Реальность, прежде такая ясная и однозначная, утрачивала знакомые очертания, естественные с детства ценности теряли свою значимость. Привычный и уютный мир за спиной Бао рушился, а впереди не просматривалось ничего, кроме необъятных просторов, затянутых плотным туманом неопределённости. Бао как будто бы стоял над пропастью, одновременно пугающей и притягательной своей тайной.

«Кто же я?!», — ещё раз подумал Бао. Но теперь в этом вопросе звучало отчаяние.

——Господин, так что же ты скажешь? — обращение монаха вернуло Бао Шэнхо в реальность, и он, придя в себя, заговорил:

——Почтенный… — Бао запнулся, не зная, как обращаться к своему собеседнику.

——Су Ли. Называй меня Су Ли.

——…Су Ли, — повторил Бао. — Простите, но я ничего не понял из этого разговора, и ваши слова запутали меня окончательно. Единственное, что я сейчас осознал твёрдо — так это то, что не хочу всю жизнь оставаться актёром в танце львов.

——Но разве этого мало? — удивился монах, и казалось, что происходящее в душе парня тайной для него вовсе не являлось.

——Понять, что чего-то не хочешь — конечно же, этого мало. Теперь бы ещё знать, что именно нужно и как быть дальше…

Бао надолго задумался, и монахи не прерывали его молчания.

Наконец, очевидно, что-то для себя решив, он уверенно произнёс:

——Для меня крайне важно осознать мой высший долг. Прошу вас, помогите мне понять, кто есть я истинный и для чего я родился на этой земле!

——Господин, ты просишь невозможного. Никто не может открыть другому его истинное назначение. Каждый доходит до этого сам. Никому неведомо, когда и в какой форме истинная суть человека приоткроет ему свой лик. Каждому из нас, — Су Ли кивнул в сторону своих братьев, — эта сокровенная истина открылась по-своему.

——Что вы для этого делали? — с надеждой спросил Бао.

——Просто жили и трудились в стенах своего монастыря.

——Я до́лжен осознать свой истинный долг… — тихо повторил Бао, устремив взгляд в пустоту и ни к кому конкретно не обращаясь.

Затем встал, собрался с духом и решительно заявил:

——Вижу, вы не местные. Когда будете возвращаться обратно… когда решите покинуть этот город, я уйду с вами.

——Куда? — не понял самый молодой монах, сидевший рядом.

——А где расположена ваша обитель? — уточнил Бао.

До монаха, наконец, дошла суть сказанного, и он растерянно ответил:

——Но, господин… для этого совсем не обязательно куда-то идти. Думаю, вам смогут помочь в любом храме Будды, которые есть и в этом городе.

——К тому же, господин, это слишком далеко и опасно, — в разговор включился его товарищ. ——В предгорьях Хингана сейчас неспокойно, а наш монастырь находится у самой северной границы, у самого…

Монах осёкся под предупреждающим взглядом Су Ли.

——До северной границы — дней десять-двенадцать пешего перехода, — прикинул Бао, пропуская доводы монахов мимо ушей. — Но всё это не имеет значения. Я решил идти с вами…

——… и легкомысленно презреть свой долг, опозорить честь предков, предать надежды семьи? Заслужить вечное презрение потомков и неблагодарностью своей навлечь на свою безответственную голову проклятие Неба? — прервал его Су Ли, и его доброжелательный взгляд вдруг стал пронзительно-испытующим.

Эти слова будто окатили Бао ледяной водой, которая куда-то смыла недавнюю уверенность и решимость. Странно, но почему-то переживания последних минут заставили его напрочь забыть обо всех своих многочисленных обязательствах, кои благородный муж должен достойно нести по жизни. Куда-то улетучилось даже извечное опасение неверным шагом разочаровать уважаемого отца. Но ещё более странным было то, что всё это, такое важное и первостепенное с самого детства, его сейчас совершенно не волновало.

Именно это обстоятельство привело Бао Шэнхо в неописуемый ужас. Как могло так случиться, что он, отпрыск древнего рода, сам себя всегда считавший человеком долга и чести, незаметно для себя самого опустился до такой степени, что даже священная память предков для него уже ничего не значит?! Неужели вот так легко, по необъяснимой прихоти, он способен предать отца, семью, всё, что для него так дорого?.. Неужели он уподобился презренному плебею, который и отличается от благородного тем, что не обременён совестью и благодарностью и не ведает священного чувства долга? Всякий злодей начинал с того, что стал дурным сыном, — эта народная мудрость известна даже ребёнку. А что сейчас делает он и куда заведёт его этот сомнительный путь? И, главное, всё это ради чего? Ради какой-то бредовой идеи! И пришла-то в голову она лишь несколько мгновений назад, а он уже рвётся к её воплощению, словно это важнейшая и единственная цель в его жизни!

Всегда спокойный и рассудительный, Бао удивлялся самому себе. Да, прав монах, большее легкомыслие вряд ли где встретишь. И опять же — ради чего?

От осознания себя предателем холодная волна ужаса снова сковала душу. И только где-то глубоко в груди нарастало едва уловимое странное тепло. Оно говорило о том, что все ценности, которыми он жил раньше, по-настоящему мало что значат, и в мире есть нечто гораздо большее. И это большее, такое далёкое и непонятное сейчас, неразрывно связано с необходимостью непременно осознать свой истинный долг. Странное тепло настойчиво и убедительно говорило о том, что если он, Бао Шэнхо, хотя бы не попытается этого сделать, то всю жизнь будет проклинать себя за эту нерешительность, и никакие блага, уважение и почёт больше никогда не принесут спокойствия его душе. Это тепло несло удивительную безмятежность, в которой, как призраки ночи в первых утренних лучах, растворялись все страхи и сомнения. И Бао почему-то ему поверил. Поверил — и позволил себе отдаться ему полностью.

Удивительно, но смятения больше не было. Не было той необъяснимой неудовлетворённости жизнью, которая давила его четыре года. Теперь он понимал, что всё это время его изматывала именно неопределённость: что-то внутри него жаждало другой жизни, отличной от той, к которой он привык, и требовало действия. Но он не сумел разобрать этого тихого зова. Чего же именно он хотел? Чего хотел он — истинный?

Несмотря на то, что ответ на этот вопрос всё так же оставался тайной, неопределённость, как ни странно, ушла без остатка. Главное — появился вопрос, и этого оказалось вполне достаточно. Бао теперь ясно осознавал, что́ ему нужно узнать от жизни. Дальше — будет видно. Когда узнает — разберётся, для чего ему это нужно. Но это — потом. А сейчас у него наконец-то появилась настоящая цель. Это главное. Цель даёт твёрдую почву под ногами, уверенность в себе, решимость. А уж добиваться намеченного он умеет. Главное — он теперь твёрдо знает, что нужно делать. Главное — может действовать. Остальное — ерунда. Решится по ходу дела.

Бао удивлялся несвязности и нелогичности своих мыслей, но именно эта нелогичность и казалась сейчас единственно верной. В ней — истина, — чувствовал это всем своим существом. А над истиной размышлять не надо — она ведь истина и есть. Её нужно чувствовать. Ей нужно следовать. Думать нельзя. Изменчивый разум коварен. Размышления рассеют истину, разобьют долгожданную цель своими умными и гладкими доводами, красиво обрисуют его, Бао, глупость и непоследовательность. А главное — снова втиснут в ставший тесным костюм праздничного льва.

Привычный разум, непривычно отступивший куда-то в сторону, нашёптывал мысли сомнений, навеивал страхи. Но Бао больше его не слушал, не верил его правильным и складным словам. Решение было принято и, как всегда в этих случаях, всё, кроме цели, отошло на дальний план и больше не мешало, не отвлекало, не занимало внимания.

От открывшейся впереди непривычности и неизвестности было немного боязно. Но это не страшно. Зато теперь он свободен, и душу его больше ничто не гнетёт.

Сколько времени он пребывал в своих переживаниях, сказать трудно. Но когда внимание вернулось в реальный мир, Бао снова встретился с тем же испытующим взглядом Су Ли. Только теперь в этом взгляде читалась ещё и какая-то заинтересованность.

——Почтенный, — заговорил Бао, — думаю, оставить земной долг ради долга высшего — не будет предательством. Чувствую, что это так, хотя понять сейчас всего не могу. Не станет же предателем актёр только потому, что откажется исполнять очередную роль. Люди, конечно, этого не поймут, разочаруются, осудят. Но ведь это его право — жить настоящей жизнью или бесконечно играть в кем-то придуманную игру. Я жил так, как положено, достойно нёс свою ношу и свято верил в правильность всего что делаю. Но это не принесло удовлетворения. Думаю, причина одна: я делал не то, что ждёт от меня Небо. Если бы жизнь моя совпала с высшей волей, я был бы счастлив. Не поймите меня неверно: я не собираюсь искать для себя счастья. Просто не вынесу бесцельного существования и не смогу посвящать себя тому, что больше не считаю самым главным и единственно верным. Поэтому важнее всего для меня сейчас — это осознать истинный долг, предначертанный мне Небом. И поэтому я всё-таки ухожу с вами.

——Достойные помыслы и достойные порывы…, — задумчиво проговорил монах. Для него было неожиданным слышать такие слова из уст придворного чиновника, и ещё более удивительно — от чиновника столь молодого, знатного и вовсе не обделённого судьбой. — Но, повторю, никто не поможет разрешить этот вопрос. Задавший его находит ответ не вовне, но в глубинах своего «я». Так зачем же непременно идти с нами?

——Я не знаю, с чего начать свой поиск, — просто ответил Бао. — Но вы, почтенный, и ваши братья осознали смысл жизни в своей обители. Так почему бы не начать оттуда и мне?

Су Ли задумался. Ему нравилась настойчивость парня, радовало такое неуёмное стремление к правде. В другой ситуации он ни за что не оставил бы без внимания поиски молодой души, обязательно поддержал бы, помог, наставил в священных истинах. В другой ситуации и в другое время — но никак не сейчас. Тайное поручение настоятеля превыше всего прочего, от его своевременного выполнения зависит не одна судьба, потому привлекать к себе излишнее внимание монахам совсем ни к чему. По этой причине, несмотря на несомненный риск, было решено выступить в дальний и опасный путь всего лишь втроём — большой группе не пройти незаметно среди множества любопытных глаз и болтливых языков. Мальчишка, конечно, попался интересный, на удивление искренний и чистый в своих чувствах. Взять его с собой? Но он ведь не простолюдин, и что они будут делать, когда их настигнет гнев его родителей? А они ведь наверняка не станут сидеть сложа руки при вести о пропаже сына, тем более сына столь многообещающего… Да и во дворце переполошатся, поднимут стражу, устроят поиски… Нет, связываться с парнишкой не стоит. Успеть вернуться в обитель нужно в срок, а тут в случае чего проблем не оберёшься. Что случись — власти уж точно не встанут на защиту пришлых монахов. Ведь сам нынешний Сын Неба, одержимый идеей возрождения конфуцианского государства, косо смотрит на всех представителей духовенства. Видит в многочисленных течениях и сектах помеху воплощению своей мечты, и если бы только это. Возведённый на престол стараниями Белого Лотоса, прекрасно понимает: наделившие верховной властью его, бывшего простолюдина, в любой момент также способны лишить его всего. А посему лучше заведомо оградить себя от подобной угрозы и обрести, наконец, полную независимость в принятии государственных решений. Вот и предпочёл забыть о тех, кому обязан своим возвышением, и, едва взойдя на трон, отрёкся от бывших соратников. Мало того, одним из первых указов запретил все тайные организации, в коих видел угрозу своему правлению, и теперь вот старается, истребляя представителей ненавистного течения, а заодно всех неугодных, подвернувшихся под руку… Нет, однозначно нет! Накликать проблемы на свою голову Су Ли сейчас просто не имеет права. Кто там станет разбираться, Белый Лотос или нет, если беглого чиновника обнаружат в обществе странствующих монахов?

И Су Ли сделал ещё одну попытку воззвать к здравому рассудку неуёмного парнишки.

——Господин, на тебя надеются многие, в тебя верят, тебе доверяют, на тебя рассчитывают. Хорошо ли будет вот так просто всё оставить и подвести всех, кто сделал для тебя так много? Неужели твои близкие заслуживают такой злой участи — страдать от необдуманных поступков любимого ими человека?

Но здравым мыслям в голове Бао Шэнхо больше не было места. Его вело необъяснимое разумом чувство верности своих действий.

——Я решил, — недолго думая ответил Бао тоном, не терпящим возражений.

——Воля твоя, господин. Но, думаю, будет справедливо поставить в известность о своём решении хотя бы родных, — монах не терял надежды убедить его отказаться от задуманного.

——Они ждут от меня исполнения роли добропорядочного сына. Нет, они никогда не поддержат моего поиска. Да и со стороны это будет выглядеть крайне глупо, я ведь сам не знаю, что именно намерен искать… Почтенный, я всё обдумал и всё решил. Позвольте мне прямо сейчас идти с вами.

Нет, отговорить его получится вряд ли. Решимость парня отозвалась в душе Су Ли тайной гордостью: нечасто можно встретить человека, готового с такой лёгкостью оставить всё ради ещё неизвестной, но высшей цели. Оставить не потому, что уже нечего терять и некуда идти — этому-то как раз терять придётся очень многое, — но только лишь потому, что того требует его сердце. В этом лицемерном мире ему придётся тяжело. Но, как бы ни нравился монаху этот парнишка и как бы ни было велико желание ему помочь, — долг превыше всего, и ради одной судьбы рисковать судьбами многих Су Ли не вправе. И потому в этой ситуации лучшим будет говорить напрямую.

——Господин, как бы мы ни хотели тебе помочь, мы не можем взять тебя с собой, — начал монах. — Обитель возложила на нас важные дела, и они не терпят промедления. Сделать нам ещё нужно многое, путь наш далёк, ты же непривычен к тяготам дороги и не готов к её опасностям. На нас возложен долг, а кому как ни тебе понимать, что это значит.

Что такое долг, Бао Шэнхо объяснять было не нужно.

——Я понял, — тихо ответил он. — Но всё равно, благодарю вас за эту беседу.

Бао встал, почтительно поклонился, расплатился за так и не тронутый заказ и быстрым шагом направился к выходу. Монахи молча проводили его взглядом.

Пусть они не взяли его с собой — у них свои дела, и он стал бы для них явной обузой. Бао Шэнхо не привык навязываться. Но ещё он не привык отступать.

.

3

Решение было принято, и с этого момента пути назад для Бао не существовало. Он знает направление, а до северной границы, если подумать, не так уж и далеко. Что ж, если так складываются обстоятельства, он пойдёт сам. Конечно, северная граница — понятие слишком неопределённое. Но в таких малолюдных и опасных местах монастырей вряд ли окажется чересчур много. Первым делом нужно будет кратчайшим путём, каким, вероятнее всего, сюда пришли монахи, добраться до западного начала Большого Хингана, а там хорошенько порасспросить местных обо всех ближайших обителях Будды. Конечно, придётся заходить в каждую, но Бао надеялся, что каким-то образом сумеет найти то, что ищет. Размышлять над этим и сомневаться в возможности достижения задуманного он не хотел: главное — начать поиски, главное — начать действовать. Если не найдёт сразу, пойдёт предгорьями на север вдоль основного хребта. И будет идти, пока не достигнет цели.

Прожить во дворце Бао оставалось ещё два дня. Затем будет отпускной день, в который он обычно навещает семью. Это лучшее время для ухода. Сутки его не хватятся на службе, а если повезёт — то и больше, пока не выяснится, что дома он не был. Родные тоже сразу волноваться не станут, так как он не раз оставался на отпускные дни во дворце. А когда его исчезновение обнаружится, он будет уже далеко — на это, по крайней мере, Бао очень надеялся.

Так решив, Бао принялся с особой тщательностью доделывать все свои незавершённые дела по службе — благо, времени на это у него оставалось предостаточно. Какой в этом смысл, если он уходит навсегда? По-видимому, никакого, но так ему казалось правильным и на душе было как-то спокойнее.

За обыденными заботами Бао то и дело одолевали мысли о семье, которую, скорее всего, он больше никогда не увидит. От осознания этого становилось холодно и неуютно, чувство вины и страх неизвестности начинали медленно пробирать душу. «Зачем, ради чего эта затея? Пока не поздно, остановись!» — пытался зародить сомнение предательский внутренний голос. Но Бао безжалостно глушил его решительным усилием воли. Опасно думать о страхе, если решился на какое-либо действие — это он знал наверняка. Страх породит неуверенность, а чего достигнешь без веры в себя? Так и останешься барахтаться на месте, теша себя убеждением, будто сделал всё возможное, но, видите ли, против тебя оказались все обстоятельства мира. Так бывает всегда: без веры в себя все усилия превращаются в жалкие никчемные потуги — своеобразное заискивание перед совестью, оправдательный жест собственного бессилия. С ним такого не будет, не может быть, не должно. И потому нужно идти. Он, Бао Шэнхо, так решил и решения своего не изменит. Стало быть, нельзя думать о прошлом, нельзя — притянет к себе, скуёт тёплыми воспоминаниями, порождающими раскаяние. И не останется сил идти, и придётся обречённо засесть на прежнее тёплое место. Но больше оно от себя не отпустит. Познав твою слабость, за неё будет держать всю жизнь.

.

Ранним утром третьего дня, когда в слабом рассеянном свете первые краски проступили из черноты ночи, Бао покинул дворец вана и, немного попетляв по городу, выбрался на северную дорогу. По пути ему не встретилось ни души: городские улицы оживятся лишь с первыми лучами солнца, а загородный тракт — и того позже, когда отбывшие на рассвете путники минуют северные ворота и караванами, группами, а кто в одиночку потянутся каждый по своим делам.

Переступив дворцовый порог, Бао ощутил себя необычно свободным и лёгким, будто все его тревоги, чувство вины и какая-то уже ставшая привычной тяжёлая ноша остались там, за неприступными пурпурными стенами. На душе вдруг стало чисто и спокойно, сердце переполняла радостная и уверенная сила, новая, незнакомая раньше. Первый шаг сделан, и путей к отступлению больше нет: костюм праздничного льва брошен в огонь, и этот шаг разорвал все нити, связующие Бао с прошлым.

Теперь в этом мире он остался один. Прошлого нет, будущее не определено. Неоткуда ждать поддержки, никто не придёт на помощь, никто не разделит его победы. Но отныне он сам, только сам распоряжается своей жизнью. Что он от неё ждёт? Не стоит об этом думать сейчас. Просто идти, делать то, что решил. А время всё прояснит и расставит по местам.

Выходя за пределы города, Бао предусмотрительно сменил яркие чиновничьи наряды на неброскую и недорогую, но приличествующую человеку его сословия походную одежду. К путешествию он подготовился основательно, вещей взяв немного и лишь тех, что абсолютно незаменимы в дороге. Кошель с нерастраченным жалованьем был тщательно упрятан в широкий пояс — в случае чего в любом селении за деньги несложно добыть всё что угодно. В заплечном мешке кроме нескольких необходимых мелочей и сменной одежды лежала фляга с водой и немного еды, которую при желании можно было растянуть дня на три.

Об оружии Бао позаботился самым тщательным образом. Он не тешил себя иллюзиями, понимая, что для одинокого путника подобное путешествие вряд ли станет приятной развлекательной прогулкой, тем более что речь идёт о дорогах неспокойного послевоенного приграничья. Последние два дня на службе он посвятил подготовке всего необходимого, а по вечерам, уединяясь, снова и снова затачивал и до зеркального блеска начищал всё оружие, что у него имелось. Сейчас слева на поясе у него был прикреплён простой меч цзянь в невзрачных деревянных ножнах, справа в подобных же ножнах — длинный узкий кинжал, — Бао презирал вычурность и роскошь в оружии, ценя его лишь за боевые качества. На правой голени закреплён и скрыт прямой охотничий нож, а за пазухой куртки — небольшой стилет, подарок старшего брата.

Сейчас Бао жалел о том, что, отдавая предпочтение мечу, в своё время не уделял должного внимания стрельбе из лука. С луком можно было бы самостоятельно добывать себе пропитание, охотясь в лесу на мелкую живность, да и в случае угрозы жизни лук способен дать дополнительные преимущества. Но что сожалеть: лука нет, да и появись он вдруг — в руках Бао стал бы только обузой и лишней ношей в пути.

Когда солнце показалось над лесистыми холмами, Бао стали встречаться первые редкие путники и тяжелогружёные подводы: крестьяне окрестных сёл везли на городской рынок свои товары, а кто-то направлялся в город за покупками или просто навестить родню. Ближе к полудню людской поток вперемешку с волами и лошадьми достиг такой плотности, что Бао, опасаясь оказаться раздавленным, сместился поближе к обочине. Надвинув на глаза широкую шляпу, он шёл против течения разношёрстной толпы. Встречные, поглощённые шумной болтовнёй и собственными заботами, не обращали на одинокого путника никакого внимания.

Первые две ночи Бао провёл на краю леса близ каких-то небольших деревенек. К людям решил не выходить и, как ни рискованно было ночевать в лесу без огня, костёр не разжигал — пока не отошёл от города достаточно далеко, лучше не привлекать к себе излишнего внимания. На рассвете трогался дальше, спеша поскорее покинуть многолюдные пригородные земли.

К полудню третьего дня густо расположенные селения, ютившиеся вокруг столицы вана, остались позади, и людская река начала иссякать. По тракту лишь изредка проезжали телеги и одинокие всадники. Пешие путники, не рискуя ходить по пустынным местам по одному, сбивались в группы и спешили до наступления сумерек завершить своё путешествие если не дома, то хотя бы на ближайшем постоялом дворе.

Предосторожности эти были вполне оправданы. Последние девяносто лет, отмеченные только тремя гражданскими войнами, не считая бесконечных бунтов и смут, наложили на жизнь в Поднебесной свой отпечаток. За это время оружия по сараям оказалось попрятано немало, и множество крестьян, разорённых, отчаявшихся, а то и просто не желающих жить честным трудом, то и дело сбивались кучками, находя для себя выход в преступном разбойном промысле. Императорские указы о жёстких мерах помогали мало: в творящемся хаосе всех не переловишь, особенно в сельской глуши и в вечно неспокойных приграничных землях. Да и у местных властителей всегда найдутся занятия поважнее, нежели заниматься таким опасным и неблагодарным делом. Ситуация усугублялась извечной бедой любого послевоенного времени — множеством праздно шатающихся по дорогам наёмников, что распоряжаются лишь собственным мечом и не знают больше ничего другого. Те из них, кто не прельщался оседлой жизнью и не желал излишне напрягаться на службе, в минуты нужды просто грабили на дорогах мирных прохожих, а некоторые сколачивали постоянные банды, представляющие реальную угрозу для охраняемых караванов и даже небольших вооружённых отрядов.

.

За последний час Бао не встретилось ни души. Солнце клонилось к закату, и пора было подумать о ночлеге, тем более что спешный трёхдневный переход с остановками только на ночь окончательно вымотал непривычного к путешествиям парня.

Заприметив справа от тракта изгиб небольшого ручья, вынырнувшего из гущи деревьев, он свернул к лесу, чтобы присмотреть недалеко от воды удобное для привала место. Ручей вывел на уютную полянку, с одной стороны ограждённую от леса завалами бурелома, а с противоположной — толстым стволом поваленного дерева. Оглядевшись, Бао подумал, что неплохо было бы этой ночью развести огонь: место удачное, с тракта не увидят, да и некому, а хищники так далеко от селений водятся наверняка. Костёр было решено устроить под прикрытием упавшего ствола, и Бао, едва державшийся на ногах, в предвкушении долгожданного отдыха поплёлся к выбранному месту.

.

——Эй, а ну стой! — громкий окрик, нарушивший тишину вечернего леса, заставил Бао замереть от неожиданности. Из-за поваленного ствола ему наперерез вышел грязный худой оборванец, на ходу обнажая непомерно длинный для него широкий клинок. Рука Бао непроизвольно легла на рукоять меча.

——Брось оружие! — грозно скомандовал оборванец, уловив движение парня.

——Бросай-бросай! — Наигранно-дружелюбный зычный голос раздался за самой спиной Бао. — И меч, и что там у тебя ещё. А если добавишь к этому всё остальное, то можешь валить отсюда хоть в небесные чертоги.

Бао отскочил вправо, сбросив мешающую шляпу и выхватив меч. Остриё клинка оказалось мгновенно направлено в сторону говорившего. Всего в пяти шагах, непонятно откуда взявшись, стоял грузный лохматый детина на голову выше Бао и шире его раза в два. Ухмыляясь, он лениво поигрывал массивной солдатской саблей невероятных размеров. Ухмылка его стала ещё шире, когда он как следует рассмотрел свою жертву.

——Э-э-э! Братец, да это щенок! — радостно кивнул он приятелю, что неспешно приближался с другого края поляны.

И, обращаясь к замершему с мечом Бао, продолжил:

——Как же ты, щенок, от мамки-то так далеко ушёл? Ишь какой: знатный, породистый, а сам, без охраны в такие места подался. Опасно тут, знаешь ли, особенно для таких, как ты. Мало ли что случится — так и поплакаться некому. А железяку-то свою ты зря вытащил. Мы с братцем добрые с утра были, не кровожадные, а ты нам всё настроение испортил. Что ж ты, выродок, на мирных людей меч поднимаешь?! Мы ж как лучше хотели, чтоб одёжку твою не попортить да не испачкать, а ты…

С этими словами, изобразив на лице горькое разочарование, грузный разбойник двинулся на Бао.

Пока словоохотливый детина произносил свою речь, Бао стоял в напряжённом ожидании, лицом к нему, но так, чтобы не упустить из виду его «братца». О добровольной сдаче на милость разбойников не возникло и мысли.

В настоящем бою Бао бывать не приходилось, но от гарнизонных солдат он слышал, что это мало похоже на учебную схватку. Сейчас любая слабость и первый же просчёт могут стать для него последними. Не растеряется ли, найдёт ли верное решение, сумеет ли воспользоваться ошибкой врага? А главное — сможет ли не колеблясь отнять чужую жизнь? Бао не раз размышлял на эти темы, представляя, как поступит в минуту смертельной опасности. Но сейчас времени на раздумья не оставалось.

Всё, что последовало дальше, оказалось до невозможного просто.

Как только разбойник, занося саблю для удара, сделал шаг навстречу, первое замешательство Бао ушло без следа, унося с собой всю усталость трёхдневного перехода. Спокойная отрешённость поглотила сознание — такую умиротворённость и ясность восприятия он испытывал впервые. Исчезло прошлое, исчезло будущее. Остался лишь настоящий миг, пронзительно чистый и свободный от всего наносного. Вдруг совершенно не стало ни мыслей, ни чувств, ни вечернего леса, ни самого Бао. Был лишь его меч, был враг в трёх шагах от него и враг, всё ещё неспешно к нему подходящий. Но тот, второй, пока не в счёт, ему до Бао ещё с десяток шагов. Была необычная прозрачность абсолютно пустого сознания и холодная расчётливость, исходящая не из ума, а откуда-то из глубины его сущности.

Движения деревенского богатыря не отличались разнообразием и оригинальностью. Он орудовал саблей как лесоруб топором, нанося размашистые косые удары поочерёдно то с одной, то с другой стороны. Что ещё можно делать с оружием, он явно не знал, и внушительный клинок являлся больше грозным дополнением к его и без того устрашающему виду. Судя по нагло-самоуверенному поведению разбойника, этот самый его вид до сих пор действовал безотказно.

С каждым шагом врага Бао отступал, заставляя его тяжёлые удары проваливаться в пустоту. Парировать такие бесполезно, они просто сметут всё, что окажется у них на пути. Краем глаза отмечая, что оборванец, одним прыжком преодолев ручей, оказался уже совсем близко, Бао выбрал момент, когда сабля после очередного широкого маха опустилась вниз и, сделав резкий выпад навстречу, пронзил грузного противника чуть выше солнечного сплетения. Тот выпустил оружие, охнул, согнулся пополам и, зажав руками смертельную рану, начал медленно заваливаться на землю.

——Ах ты!.. — злобно прошипел его «братец», на миг остановившись в каких-то двух шагах и неверяще уставившись на поверженного приятеля. Затем, опомнившись, покрепче перехватил меч, занёс его высоко над головой и с воплем бросился на Бао.

Уйти времени не оставалось. Резким движением выдернув меч из оседающего грузного тела и разворачиваясь к новому противнику, Бао едва успел слегка отклониться и принять на клинок летящий справа удар. Значительно погасив силу удара, поспешный блок не смог сдержать всей его инерции, и широкий разбойничий меч, преодолев сопротивление изящного цзянь, оставил на груди Бао длинную косую отметину. Мгновением позже будто раскалённый прут на миг прикоснулся к коже, и справа по куртке начало быстро расплываться горячее мокрое пятно.

Этот неприятель оказался гораздо серьёзней. Мечом он работал неумело, но неумелость его с лихвой возмещалась бешеной скоростью хаотичных и непредсказуемых движений, каждое из которых усиливалось яростью от внезапной кончины дружка. С подобным Бао не сталкивался ни на одной тренировке, где любой противник обладал хоть какими-то навыками, придающими бою определённый порядок.

На прямое парирование более тяжёлого оружия Бао больше не решился. Отскочив от нескольких ударов налетевшего с ходу разбойника и выхватив левой рукой кинжал, он ожидал своей возможности, которая никак не предоставлялась. Противник был очень быстр, к тому же неожиданное везение прибавило ему напористости и нахальства. Его резкие судорожные движения, временами совершенно немыслимые для мало-мальски знакомого с боем на мечах, не оставляли места для контратаки, заставляя Бао уходить, уклоняться и отводить беспорядочно летящее в него лезвие, а иногда и плоскость клинка. Но эти промахи врага он замечал слишком поздно, чтобы, воспользовавшись ими, успеть что-то предпринять.

Шанс представился внезапно. Сделав выпад справа, оборванец попытался достать Бао в лицо, но, неожиданно остановив меч на полпути, на миг замер, будто передумав продолжать движение и размышляя, что делать дальше. А затем, до сих пор стараясь держаться на расстоянии, вдруг сделал правой же ногой ещё больший выпад вперёд и приблизился к Бао почти вплотную, занося клинок для удара сверху. На этот раз Бао уходить не стал. Разбойник, сильно засев на правую ногу, на какое-то время лишил себя возможности передвижения. И Бао, перехватив его оружие у гарды в самом начале замаха, пока удар ещё не набрал силу, просто придержал его мечом у себя над головой, чтобы позволить кинжалу левой руки незаметно вынырнуть снизу и поразить горло врага.

Резким движением меча Бао оттолкнул от себя хрипящего оборванца. Тугая струя крови из пробитого горла разбойника оросила поляну, не миновав и самого Бао.

Отступив на несколько шагов к кромке леса, он ощутил внезапную слабость. Попытался стряхнуть с клинка капли крови, но резкое движение отозвалось сильной тупой болью в груди, отдавшись на руку. Пальцы непроизвольно разжались, и меч выскользнул в траву. Бао взглянул на рану, осторожно к ней прикоснулся — не страшно, простая царапина. Глубокая, крови много, но ничего, с этим он как-нибудь справится.

Собравшись, он медленно нагнулся за мечом и твёрдо сжал его в руке, убеждаясь, что может владеть своим телом. Отрешённо посмотрел, как из горла только что им убитого толчками бьёт уже иссякающий алый фонтан. Медленно обернувшись, убедился, что его первый противник лежит неподвижно. С трудом оторвал взгляд от забрызганной кровью земли, перевёл его на шумящую листвой стену леса, на полосу бурелома, и…

Остриё стрелы смотрело точно на Бао. Лучник, возвышающийся над кучей сухих веток шагах в пятнадцати от него, молча выцеливал свою жертву. Где он был до сих пор и почему объявился только сейчас, было непонятно.

Бао не думал, решение возникло само собой. От толстого ствола ближайшего дерева его отделяло всего три длинных прыжка. Если успеет…

Собравшись, он сделал резкий рывок вправо, но, поскользнувшись на залитой кровью траве, на миг потерял равновесие. Лучник не стал испытывать судьбу и отпустил тетиву.

Сильный удар в левое плечо отбросил Бао назад, прямо на низенькое деревцо, оказавшееся у него за спиной. Ударившись затылком о корявый ствол, он медленно осел на землю. Попробовал подняться — это лишь добавило вспышку острой боли в пробитом плече, от которой помутилось в глазах. Привалившись к деревцу, Бао прекратил любые попытки двигаться. Сквозь полуприкрытые веки он мог наблюдать, как лучник, наложив на тетиву новую стрелу, перебрался через завалы веток и направился в его сторону.

Бао боролся с собой, стремясь удержать уплывающее сознание. Левая рука не слушалась, и кинжал выпал при падении. Меч — всего в шаге от правой руки, но слишком далеко, чтобы достать его незаметно. Да и чем способен помочь ему сейчас длинный меч?

Оставалась последняя возможность.

Лучник подошёл вплотную, внимательно присматриваясь к неподвижному парню в насквозь окровавленной одежде. Тот затаил дыхание, чтобы не выдать себя ни малейшим движением. Разбойник осторожно пнул его в левое бедро, затем сильнее — в бок, задев при этом раненую руку. Новая вспышка боли требовала закричать или хотя бы покрепче стиснуть зубы. Но нельзя, если хочешь получить шанс жить дальше — нельзя раскрыть себя даже небольшим напряжением мышц. А главное — оставаться в сознании, любой ценой не позволить себе погрузиться в забытье.

Удовлетворившись неподвижностью жертвы, лучник неспешно снял с тетивы стрелу, отправил её в заплечный колчан, забросил лук на плечо и, вытащив нож, склонился над Бао.

Всё! Больше ждать нельзя! Чего доброго — полоснёт для верности по горлу.

Собравшись, Бао выхватил правой рукой закреплённый на голени нож, резким махом ударил потерявшего бдительность врага по открытой шее и, не останавливаясь и вкладывая в удар остаток всех своих сил, коротким прямым движением вонзил клинок в нависшее над ним тело. Нож, противно скрежетнув по ребру, вошёл в самое сердце. Последний разбойник мешком повалился прямо на Бао, заливая его лицо своей кровью и примяв телом торчащую из плеча стрелу.

От тяжести навалившегося груза, внезапно сдавившего лёгкие, и взрыва невыносимой боли Бао Шэнхо потерял сознание.

.

4

Два резких рывка и последовавшая за ними новая вспышка боли в злополучном плече выдернули Бао из забытья. Он вздрогнул, с трудом сдерживая стон, но чья-то сильная рука придержала его, не позволяя вскочить, и голос, не терпящий возражений, негромко произнёс:

——Лежи спокойно, господин. Сейчас тебе лучше не двигаться.

И затем, уже громче, обращаясь к кому-то ещё:

——Он пришёл в себя.

——Лучше бы он с этим немного потерпел, — проворчал кто-то в ответ и через какое-то время добавил:

——Ладно, дай ему это…

Бао открыл глаза. Мир воспринимался через мутную пелену, не позволявшую сосредоточить взгляд на чём-либо конкретно. На ещё розоватом небе загорались первые звёзды. Он лежал у костра, под голову было подложено что-то мягкое. Куртки на нём не было.

Рядом сидел какой-то парень в соломенной шляпе. Слабые отблески костра не позволяли как следует рассмотреть его лицо. У са́мого огня, спиной к Бао, сидел кто-то ещё. Парень потянулся к нему, принимая из его рук небольшую деревянную чашу.

Бао скосил глаза на нестерпимо жгущее плечо: стрелы в нём не было. Свободная рука парня осторожно зажимала кровоточащую рану куском материи, смоченной какой-то резко пахнущей жидкостью. Лоскут такой же материи прикрывал рану на груди.

——Выпей это, господин, — чаша с чем-то тёплым оказалась у самых губ Бао, и он попытался отвернуться.

——Пей, — мягко, но настойчиво повторил парень. — Ранами придётся ещё заняться. Так будет легче.

Этот человек излучал уверенное спокойствие и доброжелательность, и Бао решил ему довериться. Да и что ему оставалось ещё? К тому же вряд ли станут с ним так возиться те, кто желает причинить ему вред.

Выпив содержимое чаши, Бао ощутил, как тело наливается приятной тяжестью. Боль отступила. Глаза закрылись сами собой, и он погрузился в глубокий сон.

.

Его разбудила утренняя прохлада. Она пробирала даже сквозь плотную шерстяную накидку, которой его заботливо укрыли неизвестные люди. Костёр догорал. В нескольких шагах от костра кто-то спал, прислонившись спиной к поваленному стволу. Бао, опираясь на здоровую руку, попытался приподняться, и человек, мирно дремавший ещё мгновение назад, в тот же миг оказался рядом с ним.

——Господин, как ты себя чувствуешь? — шёпотом спросил он, склоняясь над Бао.

Рассмотрев лицо говорившего, Бао едва сдержал внезапную волну чувств, которой от себя никак не ожидал. Радость такой силы и облегчение, смешанное с надеждой, он испытывал едва ли не впервые в жизни.

——Так это вы?! — глупый вопрос, но это всё, что он нашёлся сказать. Перед ним был один из тех самых монахов.

——Как плечо? — повторил свой вопрос парень.

——Ноет немного. — Бао осторожно сел и попытался пошевелить перевязанной рукой. — Только двигаться больно. Благодарю вас за помощь. Не знаю, что бы я делал, если бы не вы…

——Плечо тревожить пока нельзя, тогда до зимы сможешь владеть оружием, — Бао получил ответ на вопрос, назойливо крутящийся на уме. — Благодари наставника и его мастерство.

——Господин, но где сопровождение? — сзади неслышно подошёл второй монах и свалил у костра охапку хвороста. — Человеку твоего положения не пристало путешествовать в одиночку.

——Я иду сам. Близкие не знают, — ответил Бао и, задумавшись, добавил:

——Наверное, уже ищут…

——Ну, Ван?! А я тебе что говорил? — непонятно откуда возникший Су Ли многозначительно кивнул молодому монаху, который вчера занимался раненым. И, задумчиво глядя на Бао, чуть слышно произнёс:

——Но кто бы знал, что всё зайдёт так далеко…

Ту встречу в чайной Су Ли воспринял как один из ярких мимолётных эпизодов жизни, не придав ей особого значения. Но после того, как вчера, совершенно неожиданно для себя и в столь неожиданном месте довелось вновь столкнуться с этим парнем, всякие сомнения в случайности этой встречи отпадали. Жизнь настойчиво пересекала нити их судеб, заставляя монаха серьёзно задуматься. Судьбу не обойдёшь, она этого не прощает. Может, пришло время развязать узел прошлой кармы? Может, пришло время вернуть старый долг этому человеку, попавшему сейчас в беду? Как бы там ни было, в таком состоянии его здесь не бросишь. Придётся взять с собой, довести до ближайшей деревни — там о нём позаботятся. А затем поспешить в обитель: чем раньше они принесут свою весть, тем лучше. Оставалось надеяться, что после вчерашнего происшествия убедить парнишку отказаться от своего намерения будет несложно.

Увидев Су Ли, Бао неимоверно обрадовался.

——Почтенный! — воскликнул он, порываясь вскочить, но Ван ему этого не позволил. — Я безмерно благодарен вам за помощь! Надеюсь, что теперь, раз уж так распорядилась сама судьба, мне не придётся дальше идти одному.

——Судьба распорядилась оставить тебе жизнь в надежде, что благоразумие возьмёт в тебе верх, — не терпящим возражений тоном ответил Су Ли. — Ты же знаешь, взять тебя с собой мы не можем, и это не зависит от нашего желания. Но мы помогли тебе не для того, чтобы бросить среди леса. Пойдёшь с нами и, если раньше не повезёт встретить конный разъезд, оставим тебя в ближайшем селении.

——Но, почтенный… — растерялся Бао, — назад пути мне нет. Если не изгонят из семьи, то в лучшем случае перестанут доверять и будут следить за каждым моим шагом. И во второй раз уйти уже не позволят.

——А что, этого раза тебе мало? — удивился Су Ли.

Бао понял, что брать его с собой монахи не собираются, но мысль о возвращении домой вызвала опустошающий душу страх — не наказания, но безнадёжной утраты так и не найденного смысла жизни.

——В таком случае у меня к вам просьба, — обратился он. — Просто оставьте меня здесь. Я очень благодарен вам за заботу, но не смею вас обременять и отвлекать от дел. Дальше я смогу справиться сам.

——И что, будешь ждать здесь очередного свидания с душегубами? — Су Ли не оставлял надежды вразумить парня. — Пойми: в этих краях, тем более в таком состоянии, тебе не выжить.

——После вчерашней встречи я буду осторожен. Отдохну немного и пойду дальше, — ответил Бао.

——Насколько я понимаю, искать нашу обитель? — усмехнулся тот, кого назвали Ваном.

——Да.

——Да ты хоть представляешь, где её искать-то?

——Пойду вдоль северной границы, поспрашиваю людей. У вас, конечно, свои причины не раскрывать мне её расположение, — ответил Бао, и затем, решившись, добавил:

——Но если вы всё же решите указать мне путь, я буду вам очень благодарен. Я понимаю, у вас свои дела, и к вам в попутчики напрашиваться не вправе. Но я не вижу, чем смогу нарушить ваши планы, если просто направлюсь в ваш монастырь по своим делам. Так почему бы вам не помочь мне, указав дорогу?

Ван сделал свою попытку остановить упрямого парнишку:

——Господин, ты ранен и слаб. За раной нужен тщательный уход, если в будущем хочешь нормально владеть рукой. К тому же владетель Ву на западе поднял мятеж, на дорогах опасно как никогда. Да и для мирных путников встреча с одиноким беспомощным дворянином может оказаться слишком большим соблазном.

——Я хорошо владею мечом, и правая рука у меня здорова, — возразил Бао и, преодолевая головокружение и сильную слабость, осторожно поднялся. Движения давались с трудом и отдавались в ранах волнами тупой боли. Но вида, что истинное положение дел не такое уж радостное, он старался не подавать, не желая показывать монахам свою слабость.

Нет, отказываться от задуманного мальчишка явно не намерен. Не тащить же его связанным до ближайшей деревни, до которой, к слову сказать, не меньше трёх дней пути? Осознаёт ли в своём устремлении суровую очевидность? Или достижение задуманного для него действительно настолько важно́, что выступает против неё вполне осознанно? В любом случае он должен посмотреть реальности в глаза. А что уже из этого получится…

И Су Ли заговорил, не оставляя Бао места для возражений:

——Чудом справился с тремя крестьянами и возомнил себя великим воином? —начал он. — Небо, конечно, печётся о безрассудных, но стоит ли так бездумно пользоваться его расположением? Может, мечом ты и владеешь. Только везение — штука непостоянная. Что как в следующий раз нарвёшься на шайку настоящих головорезов числом уже побольше трёх? И твой меч — почему же он не защитил тебя от стрелы? А ведь лучник, заметь, был только один и, судя по всему, довольно неопытный. Видел бы ты себя, когда тебя нашёл Вэй! Крови больше, чем на трупах, дыхание едва заметно — он даже не сразу сообразил, что ты жив. К тому же интересно знать, как ты собирался самостоятельно избавляться от стрелы, наконечник которой, к твоему сведению, оказался зазубрен. Если ты намерен побеждать таким образом и дальше, я бы милосердно посоветовал тебе прямо сейчас самому перерезать себе глотку.

——И всё же я попытаюсь, — тихо, но по-прежнему твёрдо ответил Бао. Он прекрасно понимал всё, что сейчас так убедительно высказал ему монах, но возвращаться к прежней жизни не собирался.

«И ведь пойдёт несмотря ни на что, пойдёт на верную смерть!» — глядя в глаза решительно настроенного парня, понял Су Ли, и это непреклонное нежелание отступать вызвало в нём скрытое восхищение. Монаху вдруг вспомнилась его первая встреча с Учителем и та самая решимость, открывшая перед ним путь Будды… Нет, они не смогут оставить парня, хотя это и прибавит им некоторых сложностей в пути. Как непредсказуемо-удивительны порой сплетения кармы! Вполне может быть, что в лице этого юного дворянина судьба преподносит им нового брата.

Ничего не ответив, Су Ли встал и, кивнув братьям, направился к дальнему изгибу ручья. Двое монахов последовали за ним.

.

О чём там монахи так долго совещались, Бао не слышал. Вернувшись, они молча расселись возле костра, доставая из сумок какие-то припасы. Бао, не решаясь произнести ни слова, с волнением ждал, чем обернётся для него это молчание.

После невыносимо длительной паузы Су Ли будничным тоном заявил, что сегодняшний день они проведут на этом месте, а на рассвете двинутся дальше. Затем обратился к настороженному горе-путешественнику:

——Пока отдыхай. Завтра будет легче, сможешь идти. Раз уж так тебе это нужно, пойдёшь с нами. Но учти: сегодняшний день мы теряем, а времени у нас мало. Двигаться придётся быстро.

От внезапно нахлынувшей радости Бао растерялся и не знал, как выразить свою благодарность. Долго думать над этим ему не позволил Вэй, подсев поближе и протянув просяную лепёшку.

——Звать-то тебя как? — спросил он.

——Бао Шэнхо.

——Шэнхо, значит, — усмехнулся Ван.

Шэнхо так Шэнхо[13], ведь на фамилию семьи у него теперь нет никакого права. Но, главное, его взяли!

Оставив раненого на попечение братьев, Су Ли отправился осмотреть местность. У кромки леса обернулся и ещё раз взглянул на неожиданного спутника, уже беседующего с новыми товарищами. Волевой парень, с характером. Вот уж воистину — имя отражает суть[14]… Братьям он понравился. Задержка в пути, конечно, очень некстати, но время пока есть. К тому же ка́к можно брать на душу такой грех? Сильный дух, но пропадёт ведь один из-за своих принципов. Свободу слишком ценит. Тесен ему, видите ли, костюм праздничного льва. Ощутив вкус настоящей свободы, такой вряд ли уже приживётся в этом лицемерном мире. А в монастыре с него может быть толк. Если сам того захочет.

.

На рассвете следующего дня Шэнхо с удивлением обнаружил, что силы к нему полностью вернулись, и плечо болело лишь тогда, когда он по неосторожности тревожил раненую руку. Ходьбе это почти не мешало — спасибо чудодейственным настойкам Су Ли, которыми его поили несколько раз в день.

Вэй, достав из сумки довольно потёртую, но чистую крестьянскую одежду, протянул её Шэнхо и попросил переодеться, чтобы не привлекать к себе в пути излишнего внимания. Шэнхо ничего не имел против, тем более что его куртка, насквозь пропитанная кровью, распоротая мечом, пробитая стрелой и разорванная в конце концов спасавшими его монахами, уже не подлежала восстановлению.

А затем монахи с любопытством наблюдали, как Шэнхо в слишком широкой для него одежде землепашца безуспешно пытался одной рукой пристроить к поясу меч. Наконец ему это кое-как удалось, и тогда Ван, сдерживая улыбку, сказал:

——Видел бы ты себя со стороны.

——Не вижу ничего смешного, — обиделся Шэнхо.

——Вот смеху-то будет, когда тебя в таком виде заприметит стража! — поддержал товарища Вэй. — Крестьянин, важно шествующий с мечом цзянь на поясе! Знаешь, что за это полагается?

——Поэтому меч придётся оставить тут, — вмешался в разговор Су Ли. — Ты и без меча на крестьянина не больно-то похож. Надень хоть шляпу.

Что полагалось за нахождение у простолюдина оружия, не говоря уже о мече цзянь — исключительно привилегии знати, Шэнхо прекрасно знал[15]. В подобной ситуации самым безболезненным для него исходом могло быть его разоблачение и возврат под стражей домой. Но оставить свой меч?! Он сроднился с этим мечом и без него чувствовал себя беспомощным. Попытки уговорить Су Ли взять с собой меч, во что-нибудь его завернув и спрятав, ни к чему не привели. Су Ли в своём решении был непреклонен и, пресекая спор, предложил Шэнхо выбор: идти с ними или остаться тут с мечом. С большой неохотой Шэнхо выполнил требование монаха, тем более что не признать его справедливость не мог. В результате настроение его на полдня оказалось безнадёжно испорчено, ведь в добавок ко всему вместе с мечом пришлось оставить и кинжал. Шэнхо аккуратно завернул их в чистую сменную одежду и надёжно спрятал под корнями поваленного дерева, надеясь со временем обязательно за ними вернуться.

Видя мрачное настроение спутника, не проронившего за полдня пути ни слова, Су Ли сжалился над ним и вернул охотничий нож и стилет. Шэнхо, вцепившись в своё последнее оружие, немного повеселел и начал с заметным интересом смотреть по сторонам.

——Оружие монахам носить запрещено, но вы смело путешествуете по таким опасным местам. Вы не боитесь разбойников? — спросил Шэнхо через какое-то время.

——Кто станет трогать смиренных служителей Будды, у которых за душой нет ничего, кроме чёток да чаши для подаяний, — с хитрой улыбкой ответил Вэй.

.

Шли быстро и молча, в настороженном ожидании чего-то неизвестного тщательно вглядываясь в окружающие заросли. Короткие привалы делали только в случаях крайней необходимости, и то, как догадывался Шэнхо, в основном из-за него.

К такому темпу Шэнхо не привык. Уже на второй день он держался на ногах только за счёт воли, но виду, что ему тяжело, не подавал и от монахов не отставал ни на шаг. На вопросы о самочувствии неизменно отвечал, что у него всё хорошо и силы двигаться ещё есть. И так ведь из-за него монахи потеряли время, и становиться для них ещё большей обузой Шэнхо не собирался. Откуда ему было знать, что эта гонка устроена не столько из крайней надобности, сколько ради того, чтобы его испытать?

Когда ноги отказывались слушаться окончательно и мир в глазах начинал расплываться от неодолимой усталости, Су Ли неизменно устраивал небольшой привал. Это позволяло Шэнхо, что держался из последних сил, сохранять лицо, и за такую чуткость он был старшему монаху безмерно благодарен.

После полудня шестого дня они будто пересекли невидимую границу. Монахи заметно оживились и немного расслабились, сбавили темп и стали позволять себе более длительные передышки.

——Подходим к дому, — пояснил Вэй.

——Приграничье… — задумчиво произнёс Шэнхо, глядя на показавшиеся из-за горизонта высокие холмы. — Как вы тут живёте? Степные варвары, мятежные владетели, неугодные вельможи, сосланные подальше от императорского двора… целые поселения преступников, бегущих от руки закона… Не самые подходящие места для обители смиренных почитателей Будды…

——Да как сказать… — уклончиво отозвался Су Ли.

.

А вечером этого же дня, когда попавшие под небольшой дождик путники пожелали согреться и просохнуть, но не нашли в поредевшем лесу достаточно сухого хвороста для костра, Шэнхо стал свидетелем того, как смиренные почитатели Будды голыми руками расщепили на дрова толстые ветки засохшей старой акации. Причём сделали они это быстро и без видимых усилий, как будто всю жизнь только этим и занимались. Шэнхо не считал себя слабым, но увиденное показалось ему совершенно невозможным. Нет, монахам, проводящим все свои дни в молитвах и постах, такое не по силам однозначно.

После этого случая Шэнхо стал более тщательно присматриваться к своим спутникам, и взору его начало открываться то, что раньше замечать просто не было сил: крепкие жилистые руки, грубые мозоли на них — уж явно не от длительного перебирания чёток. Отточенность и лёгкость движений, в которых не проскальзывало ничего лишнего, удивительная выносливость и неутомимость в пути. Многим они напомнили Шэнхо старых опытных солдат из дворцового гарнизона.

Он слышал о боевых монашеских братствах, о которых ходили самые невероятные слухи и легенды. Это воистину подарок Неба, если ему повезло столкнуться с таким чудом! О подобной возможности Шэнхо не смел даже мечтать.

Поздним вечером, греясь у костра, Шэнхо подсел к Су Ли и принялся внимательно рассматривать его толстый деревянный посох. Прикоснулся к нему, погладил тёплое дерево, осторожно взял в руку. Посох оказался на удивление тяжёлым, и его было невозможно удерживать одной рукой без заметного напряжения. Удобно ли с таким путешествовать?

——Почтенный, зачем вам посох? — спросил Шэнхо.

——Ходить много приходится, а немолодой уже, спина болит, — ответил Су Ли.

——Но он такой тяжёлый!

——Зато надёжный, — пробурчал монах, забрал у Шэнхо посох и с головой закутался в шерстяную накидку, давая понять, что разговор окончен.

Посох, внутри которого скрывался длинный узкий клинок, остался лежать под его правой рукой.

.

5

После ряда испытаний Шэнхо был принят в один из монастырей боевого монашеского Братства Севера. Его мечта сбылась, он стал воином. Не потому, что этого требовали от него его убеждения. Не потому, что это достойно и почитаемо. Не потому, что этого от него кто-то ждал. Просто доверился сердцу и пошёл по созвучному ему пути. Просто решился отбросить мирские условности и стать самим собой.

В семье Бао, где мерилом достойности считались чин, степень образованности и утончённость манер, воинское занятие расценивалось как нечто грубое и грязное, недостойное отпрысков древнего рода. Потому клановый стиль белого журавля во всей своей полноте продолжал жить только в узком кругу его искренних приверженцев, и для многих высших представителей рода меч цзянь оставался не более чем символом знатного происхождения. На самозабвенное увлечение Шэнхо мечом родные смотрели высокомерно-снисходительно. Уметь себя защитить? Да, конечно, беспомощность в этом жестоком мире не приветствуется. Увлекаться? Почему бы и нет, если это не мешает более важным занятиям. Но чтобы потомок благородных Бао посвятил этому делу всего себя?!

Это предубеждение, впитанное в семье чиновников, рассеялось само собой. Как, впрочем, и множество самых разнообразных предубеждений, навязанных миром. В чём-то семья, конечно, права: меч создан исключительно для того, чтобы отнимать жизнь. Возвышенного в этом мало, и с этим не поспоришь. Но меч — всего лишь меч, а умение — всего лишь умение. Меч убийцы сеет страдания и зло, но в руках истинного воина он же становится орудием справедливости. Да что меч! Простая кисть для письма в руке клеветника и интригана способна стать гораздо более страшным оружием.

В этой отдалённой обители Будды Шэнхо понял, что совершенно не важно, кто ты есть в этом мире и какое занятие ты для себя избрал. Действительно важно на этой земле лишь одно: неуклонно следовать зову своего духа, только собственную совесть и Всевышнего признавая единственными судьями своей жизни.

Дух Шэнхо призвал его на путь воина. Не солдата, о чём он мечтал в детстве, но воина, ибо кроме умения владеть оружием у них мало общего. Солдат защищает интересы господина, праведные или нет — неважно, над такими вещами он чаще всего просто не задумывается. Истинный же воин выше личных интересов кого бы то ни было, и первым делом — своих. У него нет других господ кроме Истины и Справедливости, и потому он свободен. Свободен от условностей мирской жизни, её вымышленных ценностей и обязательств, от чужих мнений, от необходимости играть бесконечные лицемерные роли, от того, что было, и того, что будет. За этим кроется высшая в этом мире свобода — свобода быть самим собой. Но она — привилегия сильных.

.

Влившись в Братство, Шэнхо обрёл себя, себя — истинного, которому не было места в том старом лживом мире. Сердце переполняет спокойная уверенная сила, ставшая неизменным спутником каждого дня. Костюм праздничного льва сгорел дотла и память о нём развеял ветер. Шэнхо свободен. Прошлого нет, будущее не определено.

Только теперь он не один. Рядом братья, такие же свободные, как и он. Когда станет трудно — поддержат. Придут на помощь, если не хватит сил. Разделят его победы.

Что они ждут от жизни? Ничего. Они строят её по своему пониманию. Просто делают то, к чему призывает их Высший Долг.

Верен ли их путь? Пусть о том скажет чистый мир их сердец. Пусть о том скажут цветущие просторы приграничья.

Послесловие

Суровое послевоенное приграничье. Отдалённость от центра и неизбежное беззаконие, произвол местных властителей и постоянные набеги северных варваров. Эти забытые богом края требуют твёрдой руки. Слабый не устоит. Просто не выживет, сломившись под непосильной ношей. А если выживет — что́ сможет изменить?

Боевое монашеское Братство — негласный закон северных земель, меч справедливости, хранящий порядок. Много ли нужно, чтобы извечно проклятые земли превратить в благодатный край? Немного. Лишь мир, порядок и справедливость. Чтоб властителем не стал тиран и невежда. Чтоб в людскую жизнь не врывались насилие и грабёж. Чтоб дикие кочевники не разоряли деревни, чтоб копыта их коней не топтали поля. Всё остальное сделает честный труд, руки простых мирных людей.

Мир, порядок и справедливость — земное отражение небесной гармонии. На Небе — проще, ибо там безраздельно правит закон Всевышнего, закон любви и добра. А на земле есть воля человека, и если она отвергает веление Неба — рождается зло. Зло — оно и есть зло, потому что идёт наперекор законам порядка, презирая их, топча своими грязными ногами, где это только возможно — пытаясь подмять под себя, исказить, чтобы потом использовать в своих нечестивых целях. Потому, чтобы земля процветала, одного закона, пусть даже самого совершенного, недостаточно, ибо соблазн его преступить будет всегда, пока в людских сердцах живёт зло. И потому этому миру нужен меч. Чистый, справедливый, безжалостно пресекающий малейшие поползновения зла, чтобы добро могло расти и набирать силу.

Только Братство мало́, а мир бесконечно велик. Что́ значит на фоне бескрайних просторов ожерелье кристаллов, растянутое вдоль северных границ Поднебесной? Мало их, очень мало… Но каждый кристалл — обитель Истины и Свободы. Каждый кристалл имеет твёрдость алмаза. А вокруг — островки гармонии и порядка, блики счастья в океане страдания, отражение Неба на грешной земле. Кто знает — может, подобные сокровища рассыпаны где-то ещё?..

Бесконечные войны, преступления, ложь, клевета, тирания, борьба за власть… Сколько зла на этой многострадальной земле! Из года в год, из века в век зло множится и растёт, и не видно тому конца. Но пока среди океана хаоса меч справедливости хранит хоть один островок порядка, для этого мира ещё не всё потеряно.

.

.

[1]Ван – удельный князь в Китае. Этот титул император присваивал своим сыновьям (кроме наследного принца) по достижении ими совершеннолетия, реже другим родственникам и приближённым чиновникам.

[2]Футянь – буквально «низкое небо», влажная, жаркая погода с горячими туманами, накрывающая большую часть территории Китая с июля по середину сентября.

[3]Ранги в Китае являлись универсальным мерилом статуса и напрямую были связаны с занимаемыми должностями, которые подразделялись на две группы: высшие (управленческий аппарат) и низшие (аппарат обслуживания – мелкие писцы, привратники и т.д.).

[4]Династия Юань (1280 – 1368 гг.) – период правления монгольских завоевателей в Китае.

[5]Эпоха Сун – 1127 – 1279 гг.

[6]Семидесятый год эпохи Юань – 1350 год по нашему летоисчислению. В Китае с древнейших времён широко применялась датировка исторических событий по династиям и эпохам царствования императоров.

[7]Драконий трон – пятипалый дракон, символ верховной власти в Китае, всегда изображался на императорском троне.

[8]Хань – самоназвание коренных китайцев.

[9]Восемьдесят восьмой год эпохи Юань – 1368 год по нашему летоисчислению.

[10]Северная Столица – Бэйпин, нынешний Пекин.

[11]Меч цзянь – прямой обоюдоострый одноручный меч, ношение которого было привилегией знати.

[12]Таолу – комплексы формальных упражнений с оружием и без, отражающие технику определённого стиля или школы боевых искусств.

[13]В Китае обращение только по личному имени возможно лишь между близкими друзьями (при условии не очень больших различий в возрасте) или ближайшими родственниками, тогда как обращение по одной только фамилии вполне приемлемо.

[14]«Шэнхо» – буквально «огненнорожденный».

[15]За ношение простолюдином недозволенного оружия полагалось прилюдное наказание палками, после которого можно было и не выжить.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2015
Свидетельство о публикации №215122302231

.

ИСПОВЕДЬ

.

В церкви, в многолюдной толпе, постепенно приобретающей вид текущей реки, долгое время что-то выжидая и присматриваясь, стоял с виду ничем не приметный молодой человек. Он был знаком с процедурой отпущения грехов, но раздумывал, стоит ли ему пристроиться одним из последних к этой очереди грешников, чтобы открыть душу перед Господом, или же Господу известны и так все его терзания и муки. Наблюдая за действиями паствы, человек всё больше находил в себе противоречий и всё отчётливей понимал, что именно затем и пришёл, чтобы размотать этот клубок угрызений совести и лукавых мыслей.

Люди спешили поскорее подойти к священнику. Действия большинства были настолько привычны, что не несли в себе даже намёка на искреннее раскаяние. Для таких прихожан отпущение грехов стало чем-то обыденным, похожим на простую формальность. Они шли на исповедь так, как если бы проходили по рынку, пробираясь сквозь толпу и стремясь поскорее возвратиться домой к своему привычному, не требующему от них никакого напряжения духа быту; шли так, словно были механическими куклами.

Молодой человек подумал, что в чём-то это похоже на его собственные действия в последнее время, только с довольно большой разницей. Если грехи этих людей были сугубо личного характера, то он когда-то давно взял на себя ответственность за судьбы тех, кого призвал своими пламенными проповедями к вере. Но по прошествии времени пыл его существенно поубавился и, сам того не подозревая, он уже не вкладывал в свои слова и действия прежнее вдохновение, а точно так же, как эти люди, стал утрачивать душевную чистоту, не замечая в себе этой перемены.

Наконец он решился и пристроился к потоку прихожан. Продвигаясь к батюшке, мужчина наблюдал за его действиями и действиями тех, кто подходил к нему на покаяние. А тот накрывал епитрахилью очередного несчастного и с почти безучастным видом произносил: «Отпускаю тебе грехи твои, раб Божий…», называя имя прихожанина, после чего переключался на следующего в очереди. В редких случаях на лице его проявлялся неподдельный интерес к исповедующемуся — возможно, чья-нибудь искренность находила в душе у батюшки отклик. «Что же говорят все эти люди? — думал мужчина. — В чём действительно они раскаиваются?»

Очередь сокращалась, и ему самому пора было ещё раз перебрать в памяти всё, в чём он хотел покаяться. Лицо священника удивительным образом напоминало ему его самого, и от этого человек был в некоторой растерянности, так как не знал, может ли батюшка дать ему то, ради чего он сюда явился. Но тяжкий груз на душе пригибал к земле и жёг адским огнём, и потому нужно было хотя бы попытаться что-либо предпринять, чтобы исправить уже случившееся.

Мужчина сожалел о своём падении и о том, что вдобавок ко всему утяжеляет сейчас свою и без того нелёгкую ношу греха осуждением прихожан и священника, но всё равно не мог принять того, что увидел воочию. А увидел он то, что, пройдя через этот ритуал очищения множество раз, люди после него уже не ощущают в себе особых перемен. Большинство из них даже не осознают порочности своей жизни, которая едва ли со временем делается чище — а может, не хотят этого осознавать? И уж явно не хотят прилагать хоть какие-то усилия, чтобы грехов на их шее становилось меньше. Сам ритуал снимает с них некоторую долю чувства ответственности за неправедные поступки и создаёт иллюзию освобождения. Все прихожане хорошо это понимают, но в страхе что-либо нарушить и тем самым добавить на свою голову ещё греха идут, как марионетки, на привычный им спектакль и играют давно заученные роли.

Заметить всю лицемерность происходящего мог только тот, кто во множестве жизненных испытаний обогатил свой дух немалым опытом. И молодой человек, пришедший в церковь не по привычке, а по зову сердца, был таковым. Его дальнейшие шаги на данный момент были тщательно продуманы, желание в действительности быть полезным обществу — твёрдо и непоколебимо. Но частые ошибки заглушили веру в себя и породили внутренние противоречия. И потому он решил поговорить с Господом в лице священника, так как других, способных выслушать его и понять, не знал. Мужчина хотел открыться и смыть с души всю грязь, чтобы после снова приступить к своим обязанностям, то есть вернуться к той невидимой глазу стезе самоотверженного труда ради других, ради Истины и Добра, что ведёт к Богу над безднами страстей по бесконечным ступеням совершенства. И сейчас он собирался с силами, чтобы, выйдя из храма обновлённым, впредь выполнять свой долг легко и радостно и никогда не повторять былых ошибок.

«Обыденность, — рассуждал он, — это злой рок, подстерегающий каждого путника. Лишь немногие в повседневности сохраняют огонь сердца в чистоте, а приумножают его — и того меньше…»

Обыденность засасывала его в топкое болото, и он это явно ощущал, но вырваться из трясины самому никак не удавалось: слишком много сил было растрачено в борьбе с собственными страстями. И в эти краткие минуты, стоя в реке людских страданий, он начал осознавать то, что ускользало от него долгие годы. Твёрдая решимость идти до конца в своём служении Богу позволила наконец рассеять пелену заблуждений, ибо готовность изменить себя созрела. И что же ему открылось?

Он увидел, что прежде терял силы, постоянно отгоняя от себя призраки сомнений и тени собственных ошибок, которые, как рой ядовитых насекомых, облепили и нещадно жалили его измученную душу. А ведь вместо всей этой бессмысленной и изнуряющей борьбы с самим собой он должен был просто делать своё дело искренне и самозабвенно. И тогда эти никчемные разлагающие мысли не выдержали бы яркого пламени горящего духа, и им пришлось бы сдаться, раствориться в потоках огня, идущего свыше, который всегда нисходит на самоотверженное сердце.

Он вспомнил, как когда-то одна из таких серых теней незаметно прокралась в его душу, чтобы увлечь за собой в пропасть.

Проповедник по зову сердца, всегда напоминавший людям о радости и любви Господней, он призывал их принимать волю Его с улыбкой на устах, со смирением личного. Он неизменно светился верой в то, что всё делает правильно и что труд его обязательно им поможет. Он делился своими открытиями всемогущества и милосердия любви Отца. Но, допустив однажды сомнение в сердце своё, посчитал свой труд ничего не значащим и бессмысленным, как он решил тогда, из-за лени и инертности людей, всё понимающих, но не спешащих становиться лучше. Он пожелал видеть результат своих проповедей поскорее и начал гнаться за сроками, которые были неведомы ему, а только лишь Тому, Кто направлял шаги его на земле.

И слово его потеряло силу. Что-то сломалось внутри, погасило очаг божественного вдохновения и счастья труда. Он не сразу заметил в себе эти перемены и по привычке продолжал говорить о любви, но уже без должного огня. Вместо пламенных цветов Истины начал раздавать пошедшим за ним серый туман обречённости и сомнений, которыми окрашивались его по-прежнему правильные слова…

Весь этот ужас, так ярко осознаваемый им сейчас, удручал его и без того истерзанную душу. Мужчина даже в чём-то завидовал этим прихожанам, так как их грехи по сравнению с грехами его были несравнимо малы.

Думая об этом, он обнаружил ещё один свой недостаток — страх перед ответственностью, что прочно засел в душе после падения. Не из-за этого ли страха, не из-за боязни ли оступиться снова он не решался вернуться к оставленному делу, хотя давно осознал свою ошибку? Как часто он видел это качество в других и, лицемер, говорил брату: «Вынь соломинку из своего глаза», а бревна-то у себя и не замечал…

Так, шаг за шагом в очереди людской, человек делал шаги в мире невидимом, в мире своей души.

Теперь он уже оставил за спиной все страхи и сомнения и был полон новой решимости идти до конца навстречу самому себе, своей божественной сути. Он желал видеть себя не облечённым в одежды избранности, а таким, каков он есть; искренне хотел осознать всю глубину того, что содеял, чтобы сжечь мосты к гнетущему прошлому и, расправив крылья, взлететь. Жизнь, как раньше казалось, ему не принадлежащая, после вступления на путь служения Богу в действительности принадлежала только ему самому. Лишь он и только он мог правильно или же не лучшим образом распорядиться ею. И теперь всё глубже и отчётливей осознавал своё стремление, свою потребность помочь людям — она одна имела для него смысл. Ничего большего для себя он отныне не представлял и просто жить, как живут все, уже не мог.

Раз прикоснувшись сердцем к Божественной Тайне, ты уже больше не станешь довольствоваться земными благами и желаниями. Но если всё же попытаешься, душа быстро пресытится ими, и ты зависнешь, словно неприкаянный призрак, между небом и землёй. Холод внутренней пустоты и чувство духовной нереализованности будут преследовать тебя всю жизнь, заставляя страдать и метаться в поисках хоть какого-то смысла существования. Человеку, ждущему своей очереди, это было известно как никому другому. Хотя встречались и такие, что на его глазах ушли в иллюзию самообмана, не обратив внимания на подмену в сердце. Они продолжали жить как все, не мучились угрызениями совести и были довольны своей судьбой. Радость духа сменилась животной радостью души, но они этого не замечали, а скорее всего, замечать не хотели.

Но молодой человек не имел права судить даже их. Всю глубину этого он осознал только теперь, когда сам упал до уровня обычного обывателя с тех высот духа, на которые когда-то поднялся своим вдохновенным трудом. «Никто не без греха», — говорил Учитель Иисус, и потому ни одна живая душа не вправе судить о чьих-то поступках.

Мужчина понимал, что вечное колесо жизни рано или поздно возвратит этих заблудших к тому месту, где они потеряли нить веры, и даст им ещё один шанс. А он — он может уже сейчас снова вернуться к своему призванию. Он знал, что в силах стать проводником божественной воли на земле, через который люди получат больше возможностей возрождения, и радовался, что Небо каждому снова и снова милосердно протягивает руку помощи. Он понимал также и тех, кто не хотел больше бороться за свободу своего духа, а желал спокойной и предсказуемой жизни, не ведая, что это спокойствие подобно застоялой воде. И чтобы люди смогли это понять, чтобы в болоте затхлого застоя не гасли огни сердец, нужно трудиться и трудиться. Только в этом и можно искать смысл жизни: помогая другим стать чище и совершеннее, тем самым помочь им приблизиться к Богу.

Вот очередь уже изрядно сократилась, и он, наконец, скоро скажет священнику всё это и многое другое. Полностью откроется слуге Господа — и произойдёт, что-то обязательно произойдёт! «Не может не произойти», — думал мужчина. Отец Никон — говорили между собой люди — очень любит своих прихожан, а значит, он знает, должен знать, как ему быть. Только жаль, что ритуал так несовершенен и нельзя взглянуть в глаза священника как в глаза настоящего друга. Глаза никогда не лгут. Это молодой человек хорошо понял, когда говорил людям о любви Всевышнего. Его глаза тогда уже не являлись источником Света и чистоты. «Я лгал людям, лгал! — с новой остротой он ощутил тяжесть камня на сердце. — И потому ушёл, чтобы прекратить эту ложь…»

После причастия люди, особенно женщины, доставали из своих сумок и корзинок дары и подносили их в знак благодарности отцу Никону. Тот, покорно кланяясь, их принимал. После длинной очереди даров скопилось уже большое количество.

«А у меня ничего нет… Господи, я пришёл к Тебе с пустыми руками и, верю, Ты видишь меня сейчас таким, какой я есть», — думал человек.

Очередь становилась короче, и отец Никон уже заметно утомился. Движения его едва различимо делались спешными, и это могло сказать о многом.

«Ничего, — продолжал размышлять мужчина, — я займу столько времени, сколько мне отпущено. Уже скоро придёт долгожданное освобождение… Только в двух словах, похоже, такие дела не делаются… Я тоже когда-то в спешке упускал главное…»

Он мог во всех подробностях наблюдать процедуру отпущения грехов, так как был уже в двух шагах от священника. Прихожане, вставая с колен, раболепно благодарили отца Никона и целовали его руки.

«Почему так? Разве перед Богом не все равны? Зачем люди придерживаются этого унизительного ритуала? Разве само действие их тела имеет значение? Ведь сказано: «Не то, что явно, а то, что втайне…» Ему, Всевышнему, не нужны эти поклоны, Ему нужны чистые людские помыслы и поступки».

Это человек знал точно, ибо об этом говорил его собственный опыт. Однажды он вернулся домой и, подойдя к иконе, принялся целовать её, горько раскаиваясь в ошибках. И в своём искреннем порыве услышал голос свыше: «Дела твои больше, чем образа целовать». Но сейчас он не знал, как ему быть. Ломать чью-то систему он не собирался — не за этим пришёл. Он потерял связь с миром незримым, его больше не вели Высшие Силы и он не знал наверняка, в каком направлении идти, но всем сердцем стремился вернуть утраченное. Стоя среди людей, он смотрел на них и понимал, что нужен им по-своему. И отчётливо осознавал: путей к Богу много, и его путь иной, нежели у этого священника. Людская очередь показала ему то, что он в последнее время упорно не хотел замечать.

Молодые женщины, пряча глаза от неловкости и стыда, тихо шептались со старушками, спрашивая, что делать, что говорить. Те успокаивали новеньких и отвечали, что иногда батюшка просто накрывает епитрахилью и отпускает грехи без расспросов.

Этот факт тоже не ускользнул от внимания мужчины. «Опять эта спешка, или, может, обыденность, — подметил он. — То ли дело, если бы священники настаивали на постоянном труде прихожан над собой. Побуждая людей к исправлению своих грехов, они могли бы большего добиться в служении Богу, чем просто соблюдая ритуалы…»

Мужчины были немногословны. Да и что говорить, — думали они, — просто грешен, и всё тут. И сегодня батюшка, похоже, был с ними солидарен, отпуская их поскорее.

«Может, мужчины не слишком расположены к анализу прожитого? — не унимался человек в своём стремлении докопаться до истины. — Может, это леность сознания — причина их грехов? У женщин почему-то тщательность разбора помыслов, желаний и поступков часто перерастает в излишнюю придирчивость и нетерпимость к себе, а в особенности — к другим. Бросание из крайности в крайность, но в обоих случаях — что угодно, только не стремление хоть что-то в себе изменить…»

И вот наступил тот долгожданный момент, когда отец Никон должен был принять молодого человека и совершить то, что совершить ему было положено. Его усталый взгляд скользнул по новому прихожанину. Тот сделал медленный шаг вперёд, не сводя с него глаз. Они встретились — два человека, два духа. Только что предвкушавший отдых от дел духовных отец Никон вдруг почувствовал в этом взгляде что-то особенное. Чистые серые глаза прихожанина были прикованы к нему как магнитом.

Священник заговорил первым:

——Что тебя привело ко мне, сын мой?

Сколько раз мужчина слышал голос свыше, но никогда не задумывался, каким образом это происходит. И сейчас слова отца Никона звучали для него так, как будто и впрямь доносились из другого мира. Что делало их таковыми? Возможно, вера самого человека.

——Я пришёл вас просить об отпущении грехов, отец.

Отец… Едва ли священника можно было назвать отцом, ведь они почти ровесники. Но для мужчины в этот миг он был именно отцом. Отец Никон как земной человек исчез; он стал проводником воли Бога, вечностью, милосердием, участием, любовью, дружбой, спасением.

——Прошу тебя, сын мой. Я должен накрыть тебя епитрахилью.

Мужчина покорно преклонил колено.

Накрыв его и опустив голову, отец Никон с трудом совладал со своими чувствами. Взгляд прихожанина потряс его до глубины души. «Смотрит так, словно всё внутри тебя перед ним как на ладони и прятать что-либо не имеет смысла, но в то же время мольба о чём-то…» — заметил священник.

Вот это сейчас ему и предстояло узнать. Разговор, предчувствовал отец Никон, будет долгим и глубоким.

Он смутился оттого, что совсем недавно гнездившаяся в душе мысль об отдыхе расслабила его, притупила внимательность. В сознании всплыли слова Иисуса: «Бдите, ибо не знаете ни дня, ни часа прихода Моего». В душе вмиг что-то напряглось, словно натянутая струна. Перед внутренним взором вихрем пронеслись воспоминания пятилетней давности. Тогда, только приняв сан, он ещё был другим. Тогда он горел стремлением быть духовным наставником и через служение людям служить Богу, но всё затерялось за такой короткий срок…

——Отец, я осуждаю людей за то, что они не так любят Бога, как Он от них того хотел, — слова необычного прихожанина выдернули отца Никона из его размышлений.

——Осуждать — это грех, сын мой. Каждый любит так, как он может, по своему пониманию.

——Я знаю. Но они заблуждаются иногда не по своей вине, а по вине того, кто становится им пастырем. И таким пастырем когда-то стал я сам. Я услышал зов во сне. Меня вели, учили, давали силы. Я проповедовал как умел, как подсказывало мне сердце…

Человек говорил, но что делалось с отцом Никоном, он видеть не мог. А тот стоял, как поражённый молнией, и был не в состоянии найти в ответ ни одного веского слова. Отговариваясь общими заученными фразами, он из последних сил держался, чтобы не лишиться самообладания. Потеря радости служения Всевышнему — как это было ему знакомо!

——Отец, — продолжал мужчина, — я иногда позволяю себе размышлять, и эти мысли меня смущают. Мне не нравится раболепство людей. Думаю, Бог хотел, чтобы мы чувствовали себя свободными творцами, а не плебеями. Я называл себя слугой Господа, Его рабом, а потом понял, что нужен Ему помощником и сотрудником. Он призвал меня к радостному труду, а я умалял себя и своё предназначение, и что вышло? Какой земной отец не хочет гордиться своими детьми и видеть их свободными и равными себе? А мы ведь есть сыновья Бога. И потому я хочу быть таким и жить так, чтобы Он мог гордиться мной… Ещё я думаю о любви к женщине и обожествляю её…

——В Писании сказано: «Не сотвори себе кумира», — опять как-то заученно, будто пилюлю, выдал ответ отец Никон.

——Да, это так. Но она ведь тоже частичка Бога. Любя в ней Его проявления — утончённость, целомудрие, материнство — я мечтаю разделить с ней свою жизнь… Иногда меня ещё мучает слабость ко вкусной пище, и я не могу с собой совладать, хотя знаю, что храм духа нужно держать в чистоте…

Отец Никон подумал о своём втором подбородке и уже появившемся животе. Слабость человеческой плоти он принимал как факт, оправдывая себя ещё и тем, что если бы Господу угодно было его испытать на верность, Он лишил бы его достатка. И сейчас он понял ошибочность своих рассуждений: именно достатком Бог и испытывал его всё это время. Но как трудно отказаться от излишеств, довольствуясь необходимым!

——Грешно не то, что положено в рот, а то, что из него выходит, — отговорился батюшка.

——Я говорил людям одно, а делал другое. Я чувствую себя лицемером, отец…

При этих словах отец Никон чуть не поперхнулся: он знал, что они целиком и полностью относятся и к нему тоже. Но сейчас он не имел права на слабость. Пришедший человек должен получить поддержку и вновь обрести веру. И он, отец Никон, как священник обязан сказать страждущему то, что удержит его на плаву. Нельзя позволить собственным грехам стать помехой в разрешении грехов прихожанина…

Диалог их длился ещё некоторое время, и в конце концов с немалым облегчением отец Никон произнёс ту фразу, в которую уверовал сам:

——Отпускаются тебе грехи твои, раб Божий. А теперь, сын мой, когда ты освободился от того груза, с которым пришёл, начни всё сначала. И не греши больше. Иди с миром.

Человек поблагодарил Господа в лице священника и вышел из собора. Он в действительности чувствовал себя обновлённым и желал снова стать сотрудником в делах, назначенных ему свыше.

А отец Никон по завершении богослужения предупредил о своём отсутствии и, отпустив помощников, всю ночь провёл в стенах храма. Три дня он пил только воду, отказываясь от пищи, хотя не было никакого поста. Его понимание служения Богу внезапно изменилось. Батюшка ломал голову над тем, кем был этот молодой человек, откуда в нём огонь такой силы и чистоты. А уж в вере он и сравнивать не мог с ним себя. И ещё он был уверен, что мужчине его присутствие в момент отпущения грехов было не столь важным. Он говорил не с ним, отцом Никоном, он говорил со Всевышним. Именно этот факт так потряс священника. Ответственность за свой образ жизни перед людьми и Богом внезапно раскрылась в его душе с неожиданной силой. На ум пришло место из Святого Писания, где Иоанн обращается к Иисусу: «Равви, я недостоин даже сандалии тебе завязать», на что тот отвечает: «Оставь теперь, ибо так надлежит нам исполнить всякую правду…»

.

© Copyright: Странники Вечности, 2016
Свидетельство о публикации №216051600067
.

.

КОТ

.

Его били люди. Пинали ногами. Злились на него. Они выплёскивали на него своё раздражение — на слабого, меньшего, чем они сами.

Он гадил в подъезде. Подъедал какие-то объедки. До него никому не было дела. Он шипел на всех, кто думал его ударить или прогнать веником. Он гневно сверкал глазами и, выставляя лапу с выпущенными когтями, принимал оборонную позу. Шерсть поднималась на загривке, и он злобно урчал, готовясь к броску.

Почему он такой? Домашнее животное — как маленький тигр-зверёныш. Он не знает ласки? Что с ним? Кто за всем этим стоит?

Люди…

Я пойду к его хозяйке. Объясню, что так нельзя, что она ответственна за его жизнь. Почему она говорит о любви к нему и не заботится о самых простых вещах: еде, коробочке с песком, тёплом коврике? Почему не помнит о самом главном: желая что-то для себя, сначала научись отдавать?

Она забыла о нём, о зверёныше. Неделями в отъездах, кот сидит в подъезде возле двери и ждёт Её. Он никому в этом мире не верит — только ей, хозяйке. А она, взяв его маленьким пушистым комочком, оказалась самой большой лгуньей. Она думает лишь о себе.

—……….Девушка, отдайте его в село, в хорошие руки. Там ему будет лучше.

—……….Это мне решать, как с ним быть!

Поговорили…

Эгоистка, злобная эгоистка!..

А он сидел, смотрел в мои глаза и знал, что речь шла о нём. Он воспринял меня как зло. Я говорила его хозяйке, что он пачкает двери. Я выдала его. Теперь он боится, что я стану причиной перемен в его жизни. Его устраивает хозяйка и этот подъезд. Он не видел лужаек. Он такое же дитя урбанизации, как и мы, живёт в клетке и боится неизвестной свободы.

Тихо прокравшись мимо меня, кот выскочил в открытую дверь. Ему невыносимо чувство вины.

—……….Девушка, я тоже люблю животных, но вы посмотрите, на что вы его обрекли. Разве его вина, что у него нет рук и он не может открыть дверь подъезда на тугой пружине, чтобы справить нужду как ему полагается, в кустиках! Я с вами не воевать пришла. Что вы так на меня смотрите? Я прошу: позаботьтесь о нём. Он голодает. Еду у чужих не берёт — не верит. Никому не верит. Для него мир — зло… Ладно, что я тут вам лекции читаю. Вы, вижу, только себя любите…

Поговорили…

Что творится вокруг?! Даже явного не видят. Что от них ждать… «И даже в полёте шмеля увидеть сможете весть Мою…» Прости, Господь, но они не желают видеть! Что мне делать?!
Любить.

Да, любить, именно любить. Все они — зверёныши и даже люди — чувствуют любовь.
Но когда я с ней говорила, я её любила тоже…

Убрала подъезд за котом, оставила тарелку с едой — она, его хозяйка. Выходит, что-то всё же почувствовала.

Я прохожу мимо её двери, кот всё тут же. Снова шипит. Я всё понимаю, это не ты виноват, что ты такой, это люди. Ничего, мы с тобой прорвёмся — ты и я.

Я игнорирую его шипение, иду мимо. День за днём я посылаю ему и миру любовь. Ты оттаешь. Ты — и все, кто ещё что-то чувствует.

…

Прошёл почти месяц. Я не видела её ни разу. Кот истощал и понуро, как старый дед, по-прежнему сидел возле своей двери. Полное безразличие. Он больше не желал спорить с этим миром, жестоким и бессердечным. Малая доля веры в его маленькой плоти ещё удерживала его у двери дома. Его дома. Печально скользнув по мне взглядом, он снова опустил глаза в пол.
Надо что-то делать.

—……….Слышишь, ты, кот, как тебя там! Ты же шипел! Тебе же всего три года, ты же ещё так молод! Не сиди, не жди её. Ты же знаешь, что есть Бог, всё живое знает!
Я принесла ему кусочек творога. Он понюхал, но есть не стал.

—……….Ешь, дурак! Смерть — не выход. Пойми, она (он знал, о ком идёт речь) — не единственный источник любви, им может быть каждый. Не отвергай руки дающей. Ешь! Слышишь, ешь! Я не отстану от тебя. Ты должен жить! Она вернётся и всё поймёт, когда посмотрит в твои глаза. Но если ты умрёшь, то никогда она не увидит, что сотворила с тобой. Нет, ты даже не упрекнёшь её. Ты в этом мудрее меня. Это мы, люди, научились винить во всём друг друга, но не вы. Вы живёте и ждёте любви…

…

Жарко. Надо немного проветрить квартиру.

Я открываю дверь. Через несколько минут на пороге появляется силуэт.

—……….Кот? Ты? Заходи, не бойся, я не прогоню тебя веником. Даже если вздумаешь стащить что-то со стола. Я знаю, ты не наглый. Обстоятельства таковы, что ты не так разборчив в своих действиях. Тебе надо выжить. Голод не тётка.

…

Вскоре кот стал наведываться чаще и даже уже ел с рук. Иногда забирался на подоконник и созерцал с высоты девятого этажа снующих внизу людей.

Что он думает о них? Не знаю… У меня сейчас задача другая: сделать так, чтобы он не потерял в них веру.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2016
Свидетельство о публикации №216102602023

.

 .

АЗ ВОЗДАМ

 ..
Глава I

Князю Людвику Харлагу не спалось. За окном вспыхивали частые молнии, где-то вдалеке погромыхивало. Тишина ночи временами перемежалась шумом дождя. И снова гром. Комната, на миг освещаемая ломаными стрелами молний, принимала совершенно нереальные, фантастические очертания. Старинное кресло, доставшееся Людвику от отца, с наваленной на него одеждой (обычно его раздевали слуги, которые складывали вещи в шкаф, но сегодня вечером он слишком разнервничался и торопливо разделся сам, покидав всё как попало на кресло) походило на замок на скале, совсем как у графа Гело. Точь-в-точь его стервятничье гнездо.

«Будь он проклят, этот Гело!» — озлобленно подумал князь, ворочаясь в смятой постели. Несмотря на прохладную ночь, он взмок от пота; лоб горел, но руки и ступни ног были холодны, как у мертвеца.

Эта старая ссора перевернула всю его жизнь. Князь стал плохо себя чувствовать, без причины раздражаться, совсем потерял аппетит, а по ночам почти не спал. Лишь на короткое время ему удавалось погрузиться в тяжёлый сон, вязкий, как трясина. Но чу! Он вдруг просыпался от сдавливающего грудь страха. В неровном свете луны, падавшем в стрельчатое окно, ему что-то чудилось, какой-то силуэт в углу.

Князь Людвик и раньше не отличался весёлым нравом, но после того памятного вечера он стал ещё угрюмее, ещё вспыльчивее. Слуги ходили на цыпочках, а в его присутствии боялись даже дышать. Вот и сегодня за ужином он вдруг запустил тяжёлым кубком в эконома. Тот служил верой и правдой ещё его батюшке, и не было более старательного слуги. Бедного старика унесли едва живого. Но Людвик даже не побеспокоился о преданном человеке, которого в детстве любил больше, чем родного отца. Он думал только об одном. И чем больше он думал об этом, тем в больший ужас погружалась его душа.

Вся эта история началась довольно давно, года полтора назад. Он — князь — и граф Гело не имели особо приятельских отношений. Это отчасти объяснялось разницей их взглядов, интересов и пристрастий. Людвик Харлаг являл из себя грубого чванливого буяна, который больше всего любил весёлые пирушки, когда вино льётся рекой, а на столах горой возвышаются туши диких кабанов, целиком зажаренных на вертеле; любил шумные облавы в своём лесу, когда под неистовый лай собак и звуки охотничьего рога он в окружении вассалов и своих рыцарей с наслаждением всаживал рогатину в шею оленихи, а оленёнка затаптывал конём; любил покрасоваться золотым шитьём одежд и воинской удалью на ежегодных турнирах, которые устраивал его светлость герцог Ангиемский. Правда, следует отметить, что в последнее время он заметно обрюзг из-за чрезмерной выпивки и мучивших его страхов.

Граф Гело был полной его противоположностью. Он отличался приятной внешностью и благородством манер. Говорил он никогда не повышая голоса. Стройный, худощавый, с бледным лицом, в отличие от красной и грубой физиономии Харлага, граф, правда, имел один физический недостаток: правая нога его была значительно короче левой ещё от рождения. Ходил он прихрамывая и, может, потому его никогда не видели ни на турнирах, ни на охоте, ни при дворе герцога. Всё время он проводил в своём замке, зловещие очертания которого были видны далеко окрест. Уединённый образ жизни и несколько странных случаев, произошедших с его врагами, порождали слухи о том, что граф занимается чёрной магией и, якобы, знается с нечистым. Да, действительно, барон Ульрик фон Гилл, который увёл у Гело девушку, был найден мёртвым у себя в спальне. Что странно, на теле его не обнаружили ни царапины. Но главное, двадцативосьмилетний Ульрик за одну ночь стал совершенно седым. Месяц спустя молодую пассию барона, вернее, то, что от неё осталось, нашли во рву собственного замка. Об этом поговорили и забыли. В конце концов, граф Гело был молод, богат, по-своему красив, приятен в обращении и, глядя на него, никто не хотел верить в подобную чушь.

Однажды весной в гости к графу заехал его сосед и друг его покойного отца князь Людвик Харлаг. Слуги накрыли стол в тронном зале, и хозяин с гостем стали проводить вечер за дружеской беседой. Но постепенно под действием винных паров князь начал всё больше горячиться, его шутки становились всё более грубыми, а голос всё громче разносился под сводами замка. Наконец речь зашла об арабской кобылице, которую из последнего крестового похода привёл старый граф, отец Гело. Харлаг долго расхваливал её достоинства, а потом стал просить продать ему кобылицу. Гело мягко отклонил его просьбу, сославшись на то, что кобылица — память об отце. Харлаг настаивал и упрашивал всё упорнее. Может, всё и закончилось бы миром, но он в запальчивости совершил непоправимую глупость. Он сказал:

——Зачем тебе, колченогому калеке, такая красавица? Ты ведь на неё и взобраться не сможешь. Ей нужен настоящий мужчина!

Лицо графа мгновенно окаменело. Не повышая голоса, он попросил Людвика убраться вон из замка. Однако Харлаг был из тех людей, которые считают, что им в этой жизни всё дозволено и что им сам чёрт не брат. Вскочив, он опрокинул стол и разразился страшными проклятиями. Гело плеснул ему в лицо вином из своего кубка. Князь в ярости выхватил меч и стал крушить всё, что попадалось под руку. Подоспевшие слуги скрутили его, выволокли из замка и по знаку графа Гело бросили в грязь.

Вне себя от бешенства, Людвик поклялся вратами ада, что страшно отомстит.

Долго ждать не пришлось. Неделю спустя в лесу, возле замка графа, обнаружили его старую кормилицу — единственного человека, которого тот любил. Бедная старуха была повешена.

В тот же день на закате граф прискакал к воротам замка Харлага и прокричал:

——Ты перешёл черту! За всё нужно платить, и ты заплатишь страшной ценой! Моли князя тьмы, чтобы он отнял твою никчемную жизнь до того, как тебя посетит Он. Иначе твоё сердце разорвётся от ужаса ещё раньше, чем ты познаешь Его объятья. Помни: за всё нужно платить! Помни!

Голос графа был похож на карканье ворона, и когда он ускакал, князь Людвик только посмеялся над его словами, но с тех пор он потерял покой.

Никогда не отличавшийся особым суеверием, он вдруг стал всего бояться. Он забыл про охоты и пиры, его больше не занимало общество женщин и друзей. Вассалы часто замечали остановившийся взгляд господина, а иногда посреди шумного застолья он вдруг видел что-то в углу и начинал, захлёбываясь, кричать, как подстреленный заяц. Он панически боялся темноты, и только гордость не позволяла ему оставлять на ночь свет. Он похудел, побледнел и вечно пугливо озирался. Вспышки бешенства сменялись угрюмостью и замкнутостью. Сейчас он уже жалел, что связался с графом.

——Угораздила же меня нечистая вздёрнуть ту старуху. О, будь ты проклят, Гело!

Вдруг князь услышал какой-то звук, и ему показалось, будто в комнате он не один. В последнее время такое чувство часто посещало его, но сейчас оно было особенно острым. И вдруг он понял, что это: из темноты доносилось чьё-то едва уловимое дыхание. Срывающимся от страха шёпотом князь прохрипел:

——Кто здесь?

И как ответ на его вопрос сверкнула молния. Бледный её свет залил комнату, и волны леденящего душу ужаса затопили всё существо Харлага.

Из угла на него надвигался кусок самого чёрного мрака преисподней, существо, которое вряд ли могла представить себе даже чья-то очень больная фантазия, само олицетворение тьмы.

Истошный вопль князя поглотили раскаты грома.

.

Глава II

По дороге шёл человек.

Ничего необычного, на первый взгляд, в нём не было. Он был невысок, сухощав, потёртые кожаные латы, поношенная одежда тёмного цвета. Спутанные волосы обрамляли худое загорелое лицо.

Для встречных он не представлял никакого интереса — заурядный человек с неброской внешностью. Такого можно принять и за обедневшего рыцаря, и за воина, возвращающегося из святых земель, и просто за вооружённого бродягу, каких много шатается по дорогам в надежде на лёгкую наживу. Но были у него две особенности, которым неискушённый наблюдатель не придавал значения. Одна из них — лицо. Даже не само лицо, а глаза. Небесной голубизны лучистые глаза изливали на всех теплоту непередаваемой силы и любви. Этот чистый ангельский взгляд смягчал довольно жёсткие, резкие волевые черты. Но кто в наше время смотрит человеку в глаза? Все, прежде всего, обращают внимание на то, как он одет, какой тугой у него кошелёк, какое место в обществе занимает его папа.

Вторая особенность — меч. Необыкновенно простой, без всяких роскошных излишеств вроде золотых инкрустаций и бриллиантов, но вместе с тем — само совершенство. Рукоять из серебра поражала безупречностью и законченностью линий. Когда же незнакомец обнажал свой меч (что случалось нечасто, да и мало кто мог бы назваться свидетелем этого факта), у увидевшего это перехватило бы дыхание от восхищения. Обоюдоострое лезвие можно было сравнить только с лучом далёкой серебристой звезды. Посреди него тянулась надпись, и грамотный человек понял бы, что это латынь и надпись гласит: «И сим препровожу вас к Господу».

И ещё, несмотря на непролазную грязь, плохую дорогу и холодный моросящий дождь, путник шёл легко и неутомимо.

Вскоре потянуло дымом и показалась большая деревня. Войдя в неё и увидев её обитателей, даже не очень наблюдательный человек понял бы, что они чем-то сильно напуганы.

Незнакомец шёл прямо по улице, выискивая взглядом кого-нибудь, у кого бы можно было спросить о ночлеге. Но первый же прохожий, с которым он попытался заговорить, шарахнулся от него, как от прокажённого.

Продолжая свой путь, человек заметил на рыночной площади трактир. Он постучал в дверь и вошёл. Его взгляду открылось такое зрелище: большая комната с закопчёнными стенами, огромный камин, сложенный из громадных валунов, в нём — весело пылающий огонь, за стойкой жирный трактирщик с лысой как колено головой. В помещении было почти пусто, если не считать громко орущей и веселящейся компании и нескольких простолюдинов.

В потных и грязных животных, поедающих огромные куски жареного мяса и запивающих всё это чудовищными порциями вина, без труда можно было признать наёмников — работников меча и топора, продающих свои услуги тому, кто больше заплатит. Несмотря на довольно ранний час компания была уже в изрядном подпитии. Громко стуча кубками, эта орава требовала ещё вина и женщин. Местные жители если и заходили в трактир, то очень быстро что-нибудь выпивали и, сжавшись от страха, незаметно покидали заведение, стараясь не попасться на глаза пьяной братии, шумящей посреди помещения.

Но вот какой-то почтенного возраста крестьянин слишком приблизился к их столу. Один из наёмников, по виду самый здоровый и грубый, подставил ему ногу. Бедняга упал и, ударившись головой о соседнюю скамью, больше не поднялся. Незамысловатая выходка здоровяка вызвала такой хохот всей компании, что, казалось, сейчас обвалится потолок. Никто из посетителей трактира не поспешил на помощь несчастному. Никто даже не удостоверился, жив ли он. Но только что вошедший мужчина быстрым шагом приблизился к лежавшему на полу крестьянину, поднял его и стал прислушиваться, дышит ли тот.

Хохот мгновенно смолк. И наёмники, и немногочисленные посетители с изумлением наблюдали за смелыми действиями незнакомца.

——Эй, ты! — сказал, едва оправившись от изумления, один из солдат со страшным шрамом, пересекающим левую щёку и вытекший глаз. — А ну, брось эту падаль и выкатывайся отсюда подобру-поздорову!

Дружный смех и злобные выкрики сопровождали его слова.

Не обращая на них ровным счётом никакого внимания, незнакомец положил крестьянина на лавку, закрыл ему глаза и, перекрестившись, что-то зашептал. Только сейчас все заметили на виске упавшего глубокую ссадину и струйку стекающей крови.

Поведение незнакомца явно пришлось не по вкусу наёмным душегубам. Тот, что со шрамом, снова закричал:

——Эй, святоша! Ты, видно, глуховат — так я повторю: если ты сейчас же не прекратишь возиться с трупом и не выметешься отсюда, мы пересчитаем тебе рёбра!

——Я сейчас уйду, — спокойно сказал человек. Он поднял на руки тело крестьянина и не спеша направился к выходу.

——Да ты не только глухой, ты ещё и тупой! Я же сказал: оставь этот мешок с костями. Видно, придётся поучить тебя уму-разуму. Эй, кто там! Стаук! Конрад! Надавайте молодцу по хлебальнику! — крикнул глава наёмников своим подручным.

Тотчас двое крепких парней вскочили и кинулись выполнять поручение. Они загородили незнакомцу дорогу и стали угрожающе приближаться. Тот как ни в чём не бывало продолжал двигаться вперёд. Один из наёмников, который покрупнее и посмелее, замахнулся пудовым кулаком. Казалось, страшной силы удар не оставлял незнакомцу шансов на жизнь.

Но произошло то, чего никто не ожидал. Наёмник вдруг взлетел высоко в воздух, нелепо взбрыкнул ногами, всей своей огромной массой грохнулся на пол… и больше не поднялся. Лишь немногие заметили, как необычный посетитель нанёс резкий, короткий, как бросок змеи, удар снизу в скулу наёмника. И всё это не меняя позы, даже не сняв с плеча бездыханного тела. Второй солдат, пытавшийся вытянуть из-за пояса кинжал, вдруг просто осел на пол, получив пощёчину.

Крики ярости наполнили трактир. Наёмники, схватив оружие, с дикими воплями устремились к незнакомцу. Первыми приблизились одноглазый со шрамом и тот здоровяк, что убил крестьянина. Они почти одновременно подняли мечи над казалось бы беззащитной головой бесстрашного чужака.

——Сейчас ты подохнешь, умник! Такие хитрецы, как ты, в наших краях сродни мёртвым!

Обычно глава наёмников не отличался красноречием, но чувство превосходства над беззащитным человеком, полной власти над ним пьянило, наполняло тело особым могуществом.

——Умри! — взревел здоровяк.

Но белым лучом сверкнул меч незнакомца, и сразу два тела упали на пол. Стало так тихо, что было слышно, как кровь покидает бездыханную плоть. Оставшиеся без вожаков и потрясённые жутким зрелищем, солдаты растеряли весь боевой пыл и быстро ретировались. Трактир опустел совсем. Лишь один посетитель — угрюмого вида бородатый мужчина — продолжал есть свою похлёбку, ни на что не обращая внимания. Лишь на секунду оторвавшись от своего занятия, он произнёс:

——Зря вы это сделали, господин. Граф будет в ярости. Вам нужно скрыться. Его прихвостни вот-вот будут здесь. Шутка ли — прикончить капитана его гвардии, а заодно отправить на тот свет ещё троих его солдат.

——Первые двое живы. Пока что они имеют право на жизнь. Пока… — загадочно произнёс незнакомец.

——И всё равно вам лучше уйти. Граф такого не простит.

——Ваш граф страшный человек, если позволяет, чтобы его солдаты вытворяли такое.

——Не нам об этом судить. В здешних местах он — царь и бог, и я бы на вашем месте был поосторожнее в выражениях. И стены имеют уши.

——Скажи лучше, есть ли у невинно убиенного какие-нибудь родственники, которые могли бы предать его тело земле?

——Вряд ли они захотят брать его тело. Все они запуганы до полусмерти. С тех пор, как умер старый граф, люди в этих краях потеряли покой, их дома больше не посещает радость.

Доев, бородач отодвинул миску и о чём-то задумался. Сильные руки, прожжённый кожаный фартук, мозолистые ладони выдавали в нём ремесленника, скорее всего кузнеца. Он так погрузился в себя, что не заметил, как по его лицу скатилась одинокая слеза.

Незнакомец подсел к столу и, положив руку на плечо дюжего бородача, мягко спросил:

——Почему ты плачешь, Герберт?

——Откуда вы знаете моё имя, господин? — печальная задумчивость на лице угрюмого мужчины сменилась изумлением.

——Кто же в здешней округе не знает Герберта-кузнеца. Молва о твоих золотых руках разошлась по всему герцогству.

——А плачу я потому, — словно застыдившись своей слабости, торопливо смахнул слезу кузнец, — что в замке на скале сидит и радуется жизни мерзкий хромой ублюдок, это исчадие ада — молодой граф!

Голос его, сначала негромкий, вдруг превратился в рык раненого льва.

——Клянусь своей бессмертной душой, клянусь могилой своей жены, клянусь всем, что было у меня дорогого и что Господь отнял у меня! Я достану его, и тогда ему не помогут ни высокие стены его замка, ни его верные вассалы, ни его вечно пьяная стража, ни даже его тёмный покровитель, эта рогатая скотина Люцифер! И когда он попадёт ко мне в руки… — Герберт вдруг умолк, в бессильной ярости заскрежетав зубами.

——Герберт, найди в себе силы выслушать меня. Ты гневаешься, но пойми, что гневом не победить зло, так ты только усилишь его. Зло побеждается лишь добром, а ненависть — любовью. Вспомни, что сказал всемилостивый Господь и Учитель наш: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас». Ты дал страшную клятву, хотя знаешь, что Он сказал: «Не клянитесь вовсе, ни головою своею, потому что не в силах сделать ни одного волоса белым или чёрным, ни небом, потому что оно — престол Божий, ни землёю, потому что она — опора ног Его, ни Иерусалимом, потому что он — город великого царя». Ты винишь Господа нашего в своей утрате, хотя понимаешь, что виной всему воля злого человека. Ты рыдаешь в жестокой печали, зная, что жизнь свою мы творим своими руками. Не пачкай рук своих местью. Вспомни, что сказал Иисус: «Каждому воздастся по делам его». Не плачь. Окрепни сердцем в мужестве. Вспомни о мужестве Христа, с которым нёс Он крест свой на Голгофу. Можешь ли равнять свой крест с Его крестом?

Незнакомец гладил по голове рыдающего, словно дитя, кузнеца. Странно: хоть Герберт был выше ростом и гораздо крупнее необычного рыцаря, рядом с последним он казался ребёнком. Трактир, в котором всё ещё находились три трупа, на полу валялись так и не пришедшие в себя наёмники, опрокинутые скамьи и разбитая посуда, вдруг наполнился каким-то сияющим спокойствием, тишина из пугающей превратилась в благоговейную — такая тишина бывает в готических храмах. Всё ещё всхлипывающего кузнеца посетило чувство, которое испытываешь, взглянув в глаза Иисуса на распятии. Даже подвывания лысого трактирщика о причинённых ему убытках стали как-то тише, неувереннее и, наконец, смолкли.

——Простите мою несдержанность, господин, — сказал кузнец, вытирая глаза кулаком, — и благодарю вас.

——Не зови меня господином. У человека может быть только один господин — он сам.

——Как же мне вас называть, сэр рыцарь?

——Меня зовут Ио.

——Не сочтите меня сумасшедшим или законченным грешником, сэр Ио, но с тех пор, как пропала моя дочь, я сам не свой. Вместе с ней я утратил смысл своей жизни. А ведь как счастливо я жил раньше! У меня была красавица жена, любимая дочка и возможность свободно трудиться. Старый граф был строгим и суровым человеком. Он мало вникал в наши дела — лишь бы деревня вовремя платила оброк. Никаких притеснений от него мы не видели. Наоборот, он всегда защищал нас. Но вот однажды он ушёл в поход и так и не вернулся. Его место по наследству занял его сын, и тут стали твориться странные вещи. Поначалу начали исчезать люди. В основном те, кто в одиночку выбирался за пределы деревни. Дальше больше: люди стали исчезать даже в деревнях. Теперь крестьяне боялись выходить за порог после захода солнца. Но и это не помогло. Однажды пропала целая семья, и прямо из дому. Вечером все они были дома: соседи видели свет в окнах и как хозяйка ходила доить корову. А утром дом оказался пустым. И ничего, никаких следов: ни крови, ни мёртвых тел. И решили мы тогда на сходе идти к графу — он-де разберётся с этой напастью. Стража долго не пускала нас в замок, но наконец пропустила. Мы рассказали графу о неведомых похитителях и попросили его помощи и защиты. Во время разговора граф стоял на высоком крыльце и надменно смотрел поверх наших голов. Когда старейшина схода окончил говорить, его сиятельство насмешливо промолвил: «Ну и что вы мне предлагаете сделать? Приставить по отряду солдат к каждому чумазому смерду? С чем тогда останусь сам?» — и отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Но на обратном пути мой приятель, Юшко-гончар, сказал мне: «Что-то здесь нечисто. Не зря идёт молва о том, что граф продал душу Сатане». — «Постой-постой, уж не имеешь ли ты в виду, что это граф виноват во всех этих делах? И с чего ты взял, что он дружит с нечистым?» — «Всякое болтают. Кто-то, якобы, видел, как в лунные ночи из замка выходит молодой граф и пешком идёт в лес. Кто-то видел, как к окну его башни по ночам подлетает гигантский нетопырь. А один слуга из замка рассказал моему шурину, что как-то, проходя мимо покоев его сиятельства, заметил, как из-под двери течёт кровь. Кстати, тот слуга следующей же ночью выпал из окна своей комнаты. Правда ли, нет ли, но говорят, что когда его утром нашли, у него не было языка».

Тогда я отмахнулся от глупых суеверий, тем более что люди у нас пропадать перестали. Прошёл год. Мой дом в первый раз посетило несчастье. Умерла моя жена. Ещё осенью она заболела чахоткой и к Рождеству преставилась. Я сильно горевал, но моя доченька, моя Ялиночка, утешала меня как могла. Она говорила, что мама сейчас на небе, радуется среди ангелов и просит нас, чтобы мы не плакали о ней. Дочь помогла мне легче перенести горе. К тому времени ей уже исполнилось пятнадцать, она была красавица — вся в мать, — и соседи поговаривали, что быть мне с богатой роднёй. Но, видно, полюбило несчастье мой дом.

Однажды поехал я в лес запасти дров для кузницы и взял с собой дочь, так как наступила весна, природа расцветала прямо на глазах и в лесу было чудо как хорошо. Пока я рубил и складывал в телегу дрова, Ялина рвала цветы, пела песни и радовалась весне. Но вот солнце стало садиться, а телега всё ещё не была полна. Я велел дочери собираться, а сам пошёл за последней, самой большой вязанкой хвороста. Когда я дошёл к вязанке, почти стемнело. На небе замерцали звёзды, и лишь далеко на западе ещё светила полоска розового неба. Я не опасался за дочь, потому что волков весной не бывает, всех разбойников в нашем лесу вывел ещё старый граф, а новые как-то не прижились. Я уже взвалил вязанку на плечи и направился к поляне, где оставил телегу, как вдруг раздалось дикое ржание лошади, потом её топот, и следом за ним… я услышал то, от чего мои волосы встали дыбом и что-то оборвалось в груди. Это был крик моей дочери, даже не крик, а душераздирающий вопль, переходящий в утробное хрипение, какой-то жуткий хохот. Сломя голову я кинулся на звуки, но, выскочив на поляну, обнаружил только телегу — ни лошади, ни Ялины, ни похитителей. Не помня себя я метался по поляне, не зная, кого преследовать, в какую сторону бежать. Издав нечленораздельный рык, я схватил топор и стал в бешенстве крушить всё, что попадалось под руку — телегу, деревья, кусты. Долго я так бесновался, пока не упал на землю, задохнувшись от беспомощной ярости. Я так обессилел, что тут же заснул.

Проснулся я утром, и на меня обрушилось страшное понимание того, что я больше не увижу свою дочь, что не для кого и незачем теперь жить, что вся моя прежняя жизнь была иллюзией, красивым сном, а сейчас наступило отрезвляющее пробуждение. В отчаянии я бродил по поляне. Я наложил бы на себя руки, если бы не надеялся, что Ялина, может, ещё жива и нуждается в моей помощи.

Но постепенно уныние во мне уступило место недоумению. Что-то явно было не так, что-то не складывалось. Вдруг как молния пронзила мой мозг — я понял, в чём дело. Похитители, кем бы они ни были, просто никоим образом не могли бы скрутить Ялину и убежать, при этом не оставив никаких следов. Когда я говорю «никаких», я имею в виду ничего. То есть совсем ничего. Как будто они прилетели по воздуху. От поляны до того места, где я рубил дрова, было всего дюжины три шагов; обратно я пробежал это расстояние вдвое быстрее, нежели шёл туда. Однако когда я выбежал на поляну, никого на ней уже не было, как не было и ничьих следов. Я неплохой кузнец, но, кроме того, я хороший охотник. Я могу различить след даже на каменистой почве. Но тут я не увидел ничего. Это очень странно. И почему убежала лошадь? Я сам делал упряжь и могу поручиться, что она выдержит трёх таких лошадей, однако она оказалась оборванной. И ещё: по быстроте случившегося несложно понять, что похищение готовилось заранее, то есть где-то на поляне нас поджидала засада. Но, сколько я ни рыскал по кустам, я не нашёл никаких следов. Моя голова просто лопалась от вопросов, на которые я не знал ответов.

Раздавленный тяжестью произошедшего, я пошёл домой. Взгляд мой блуждал, я еле переставлял ноги. Даже плакать уже не осталось сил. Я был опустошён. И вдруг я остановился как вкопанный. На дороге передо мной был след. То есть следов было много, и людских, и конских, так как началась весна и земля ещё не просохла. Но этот поразил меня тем, что был не похож на остальные: нечто огромное оставило след, похожий на человеческий, волчий и птичий одновременно. Я стоял как поражённый громом, не зная, что и думать. Я отказывался верить своим глазам. Но от этого след не пропадал. Вернувшись на несколько шагов назад, я увидел ещё один такой же, дальше — ещё и ещё. Бледный от волнения, с азартом ищейки я бежал по следам. Вот они завели в лес, вот впереди показалась та поляна, на которой всё произошло. Подобных следов было полно возле телеги, частично они были затоптаны мной же. Наконец они привели меня к могучему дубу с густой кроной. Именно от него они и начинались. Не теряя времени, я снова пустился по следу, теперь уже в обратном направлении. Хотя я почти сутки ничего не ел, я бежал так быстро, как только мог. Вот закончился лес, вот то место, где я впервые заметил след. Я остановился лишь тогда, когда понял: следы ведут в графский замок. Но я упорно продолжал идти, надеясь на какое-то чудо, что хоть чем-то поможет мне в поисках дочери, пока не упёрся в скалы, на которых стоял замок. Теперь он возвышался надо мной, зловещий даже в полдень, при ярких лучах весеннего солнышка. А след… Он просто заканчивался перед отвесной скалой. Это было какое-то наваждение. Я опустился на колени, чтобы на ощупь убедиться в реальности виденного и… канул в бездну забытья.

Очнулся я оттого, что продрог. Наступил вечер, и солнце уже садилось. Я ненароком взглянул на землю и даже опешил: никакого следа не было. Там, где всего несколько часов назад я видел чей-то отчётливый след, было абсолютно ровное место. Я чуть прошёл обратно — тот же результат: никаких следов, кроме моих собственных. Я посчитал тогда, что это мой рассудок, не выдержав утраты, помутился. Единственное, что мне оставалось, — пойти в пустой холодный дом и лечь спать.

Долгое время все в деревне считали меня сумасшедшим, да я и был им. Жил как в чаду, не реагировал на людей, не отвечал на вопросы. Я страшно исхудал и одичал. Без конца бродил по округе, глядя на всё пустым, бессмысленным взглядом. Люди стали сторониться и бояться меня. Если бы так продолжалось и дальше, я просто бы умер от истощения. Но в один из дней я снова получил смысл существования.

Однажды, проходя мимо графского замка, я набрёл на мусорную кучу. Сюда слуги сбрасывали со стен всякий мусор. Вдруг в этой куче что-то привлекло моё внимание. Я присмотрелся внимательнее и… кровь застыла у меня в жилах. Это было платье моей дочери. Я схватил его, прижал к лицу. Да, это было оно! Ещё ощущался едва уловимый запах кожи Ялины. Моё сознание сразу прояснилось, мысль заработала необыкновенно чётко.

Я вспомнил, как за неделю до пропажи Ялины граф со своей свитой проезжал через деревню. Ялина тогда сидела у ворот с подругами. Я как сейчас помню его равнодушный, ничего не значащий взгляд, скользнувший по девушкам. Так вот кто устроил это чёрное дело! Вся картина сложилась. Оставалось неясно одно: как этому подонку удалось выкрасть Ялину и при этом не оставить следов и кто этот ловкий похититель. Виденные мной следы я посчитал плодом моего больного воображения. Что бы там ни было, я поклялся отыскать дочь или хотя бы отомстить за неё. Тогда я отправился домой, помылся, постриг волосы и бороду, привёл в порядок запущенное хозяйство. И стал ждать.

С тех пор вот уже четыре месяца я живу в постоянном ожидании, что граф высунется из своей цитадели, и я смогу поговорить с ним по душам. Но он словно чует опасность, моя дочь до сих пор не отомщена. И ещё, — тут кузнец замялся, — последние несколько дней меня не покидает чувство, что за мной кто-то наблюдает. Знаете, ощущаешь, будто тебе в спину пристально смотрят. А сегодня утром я увидел возле собственного порога тот след…

Слова кузнеца были прерваны топотом копыт, криками и звяканьем оружия. В трактир вслед за выбитыми дверьми ввалилась толпа кнехтов и рыцарей. Вперёд вышел, растолкав остальных, один из рыцарей, видимо, главный. Осмотрев помещение и остановив взгляд на чужаке, он произнёс:

——Я, Эрик из Айринваля, командор войск Фридриха фон Гело, графа Неверлендского, уполномочен схватить вас, сэр рыцарь, и доставить к его сиятельству для суда над вами за убийство капитана и рядового графской гвардии. По законам герцогства Ангиемского, подданными которого мы имеем честь быть, такое преступление карается смертной казнью через повешение. Извольте следовать за нами!

Вся эта высокопарная речь была произнесена таким напыщенным тоном, что трактирщик за стойкой снова завыл и запричитал. Однако на незнакомца она не произвела никакого впечатления. Он только поднялся в знак уважения к говорившему.

——А известно ли вам, сэр Эрик, — сказал незнакомец с каменным спокойствием, — что по законам герцогства и капитан, и вышеупомянутый рядовой десять раз должны быть повешены за многочисленные убийства, грабежи и насилия, совершённые как в пределах герцогства, так и вне его границ? Известно ли вам, что сам его светлость герцог, да и ещё не менее полудюжины владетельных лордов назначили немалую награду за головы этих двух негодяев!

При этих словах лицо незнакомца стало таким суровым, что стражники, намеревавшиеся взять его, оторопело отшатнулись.

——Значит, вы посланы его высочеством, сэр? В таком случае примите мои извинения, — сказал командор.

Стражники отодвинулись ещё дальше, а некоторые даже склонили головы.

——Нет, я не имел чести быть посланником герцога. Но я прежде всего человек. Потому я был посланником своей совести. А вы, сэр Эрик, вы в ладу со своей совестью?

——Я выполняю свой долг!

——А я выполняю свой.

——В таком случае извольте следовать за мной.

——Сэр Эрик, — незнакомец чуть насмешливо улыбнулся, — я уважаю вас как смелого солдата и верного вассала. Ваш суверен, несомненно, приобрёл в вашем лице ревностного служаку. Но перед тем, как меня «схватят», позвольте сказать несколько слов этому человеку.

Он подошёл к Герберту. Улыбка на его лице из сухой и насмешливой стала чудесно тёплой и дружественной. Глядя кузнецу в глаза, он промолвил:

——Герберт, у меня к тебе просьба. Переночуй сегодня в трактире, не ходи домой. У меня нет времени объяснить тебе, в чём дело, но, пожалуйста, послушайся меня. Собери всё своё мужество. Ты очень сильный человек. Я должен сказать тебе: ты в опасности. Но сам ничего не предпринимай, обязательно дождись меня. Всё не так просто, как ты думаешь. И помни: по-настоящему чистому и светлому человеку никакое зло не может причинить вреда. Оставайся в Боге. Я скоро вернусь.

По мере того как он говорил, лицо кузнеца из угрюмого становилось умиротворённым, словно Ио передавал ему взглядом и голосом своё спокойствие. Странно: хотя Герберт знал его меньше часа, всё его существо было заполнено любовью и доверием к необычному рыцарю. И сейчас, когда незнакомец уходил, окружённый толпой вооружённых воинов, сердце сурового мужчины снова ощутило горечь утраты, как будто отняли что-то дорогое.

На улице командор обратился к незнакомцу:

——Я вынужден просить вас отдать ваш меч. Я видел трупы. Такие раны свидетельствуют о том, что вы слишком хорошо владеете своим оружием. Друзья тех, кто сейчас лежит в трактире с перерезанными шеями, рассказывали о вас невероятные вещи и, судя по увиденному, я склонен им верить.

Тот, кто называл себя Ио, ответил:

——Неужели столько храбрых воинов боятся одного?

При этих словах сэр Эрик смущенно потупился, а конвоиры отвели взгляд.

——Хорошо. Я дам вам слово, что не причиню вреда ни вам, ни вашим людям. Надеюсь, этого будет достаточно?

——Ладно, я поверю вашему слову и оставлю вам меч, хотя этим нарушу свой долг и вызову недовольство его сиятельства.

Незнакомец в ответ лишь усмехнулся. Это можно было понять так: «У тебя просто не хватит духа отнять меч силой, вот ты и загораживаешь свою уступку словами».

Сэр Эрик вдруг понял, что он чувствует себя виноватым перед этим человеком. «Какого чёрта! — раздражённо подумал командор. — Какой-то убийца с большой дороги заставляет меня трусить и оправдываться!»

Но тут он поймал взгляд незнакомца и устыдился своей внутренней вспышки. Тот смотрел ему прямо в глаза мягким, добрым, всё понимающим, но одновременно стойким и неломким взглядом, который мгновенно успокоил раздражённого рыцаря. Незнакомец, кем бы он ни являлся, явно был сильнее всех графских воинов вместе взятых, и те остро ощущали исходящую от него огромную первозданную силу. Он походил на хищного зверя: сейчас, спокойно потягиваясь, он греется на солнышке, но в следующий миг может взвиться в прыжке, обнажив в страшном оскале клыки.

Вообще, вся процессия представляла собой необычное зрелище. Посреди дороги шёл арестованный рыцарь. Он не производил впечатления подконвойного. Несмотря на непролазное болото и холодный моросящий дождь незнакомец шёл легко и неутомимо. Солдаты, напротив, понуро плелись по грязи, еле переставляя ноги. Перья на шлемах конных рыцарей намокли, и они стали похожи на мокрых ворон, сидящих на заборе. Казалось, что это незнакомец ведёт их, а не они его — настолько сила духа первого превосходила.

Поскольку путь до замка был длинным, командор подъехал к арестованному с намерением скоротать дорогу за разговором. Но имелась ещё по крайней мере одна причина: странный рыцарь был симпатичен Эрику. Да, это звучало немного дико, и командор сам боялся в этом себе сознаться, но он уважал и признавал превосходство мужественного незнакомца. Уверенный открытый взгляд, расправленные плечи, прямая спина, решимость в движениях — и так ведёт себя тот, кто стоит на краю жизни, без пяти минут покойник! Эрик из Айринваля зябко поёжился, представив себя на месте этого человека. Он знал, что так спокойно себя вести он бы не смог. И потому, когда он заговорил, в его голосе звучала не приказная сухость, а неподдельное уважение и восхищение.

——И всё-таки, уважаемый сэр, скажите, зачем вы убили этих двоих? В то, что вы убили их по приказу герцога, я не верил с самого начала. Слишком вы не похожи на наёмного убийцу, охотника за головами. Признайтесь, они наверняка каким-нибудь оскорблением задели вашу честь?

——Мою честь невозможно задеть. Если бы дело ограничилось простым оскорблением, сейчас ваши коллеги были бы живы. Но они вознамерились убить меня, и я вынужден был защищаться. Не истолкуйте превратно мои слова о чести. У вас, дворян, бытует мнение, что честь нельзя задеть, если её нет. Я имел в виду другое: человеческая жизнь стократ дороже оскорблённой чести. Если бы я мог прекратить ссору иным способом, я приложил бы к этому все усилия. Знаете заповедь Господа нашего «Не убий»? Человек не может по собственной прихоти отнимать чью-то жизнь. Я и сейчас скорблю о том, что мне пришлось стать орудием судьбы. Но свою судьбу эти двое определили сами.

Немного помолчав, незнакомец спросил:

——Сэр Эрик, почему вы служите графу?

——Я не совсем понял, что вы имеете ввиду.

——Вы производите впечатление честного, справедливого человека. Я не могу сказать того же о том, кому вы служите.

——Причина проста. И мой отец, и мой дед верой и правдой служили семье фон Гело. За свою службу они получали щедрую награду. Почти половина земель, принадлежащих нашему роду, была пожалована моему отцу старым графом. После его смерти я так же верно служу молодому графу. И, что бы там ни говорили, я не задумываясь отдам за него свою жизнь.

Незнакомец задумчиво поднял глаза на Эрика, но, ничего не сказав, продолжал путь. В последних словах начальника графских воинов слишком явно прозвучала неуверенность. Нет, то, что командор с готовностью пожертвует жизнью ради своего сеньора, не вызывало сомнений. Неуверенность вызывало следующее: а будет ли правильным защищать жестокого и неправедного господина, содействовать ему в его тёмных делах.

Сейчас Эрик и сам не знал, правильно ли поступает, верно служа графу. А ведь раньше он с восторгом расстался бы с жизнью по одному слову своего сеньора. Но со временем всё изменилось. Слишком много жестокостей и несправедливостей совершал его хозяин. А потом поползли слухи. Сначала командор собственной рукой душил зловещие наветы на своего горячо любимого патрона. Служебное рвение мешало ему прислушаться к жутким разговорам. Но однажды, обходя посты, он остановился на стене замка. Картина ночных окрестностей завораживала. По небу стремительно неслись облака, сквозь которые проглядывала похожая на череп луна. Их отражения неровными тенями бежали по земле. Эрик собирался уже продолжить обход, но боковым зрением зафиксировал вдали какое-то движение. Резко развернувшись, он увидел крупную тень, что передвигалась по кромке леса. Тёмный силуэт был явно больше человека и даже медведя. В следующий миг странная тень пропала, словно растворилась в темноте. Но Эрик успел заметить две ярко-красные точки-глаза, окатившие душу холодом страха. Кто или что это было?

Командор был не робкого десятка, но ещё долго он стоял в оцепенении на гребне стены. Услужливая память высветила один эпизод годичной давности. Старый крестьянин, перед тем как его повесили за клевету на его сиятельство, заорал:

——Ваш граф — сам Сатана! В образе дьявола он выходит по ночам из замка, и горе тому, кто попадётся ему на пути. Тела несчастных он съедает, а души уносит к себе в преисподнюю. Обличье его — сама тьма, а глаза красны, как адское пламя! Вы все — приспешники Сатаны! Будьте вы прокляты, исчадия ада!

Крестьянин продолжал кричать, пока один из кнехтов, не выдержав его зловещего карканья, не вонзил кинжал ему в глотку, после чего долго ещё в истерике бил и пинал бесчувственное тело.

А через неделю, проезжая по лесу, теперь уже покойный капитан графской гвардии наткнулся на растерзанные останки семьи повешенного. В памяти зазвучал его дрожащий голос и всплыло перекошенное лицо:

——Эрик, я бывалый человек. Я видел горы трупов, я сам убивал и увечил. Но такого мне видеть не доводилось. Поляна по щиколотку залита кровью, а кишки растянуты по ближайшим деревьям.

После этих слов его начало рвать.

Стоя ночью на стене, Эрик ясно вспомнил эти давние случаи и, сопоставив с только что увиденным, пришёл к выводу, что либо он свихнулся, либо всё гораздо серьёзнее, чем он себе это представлял. Опомнившись, но ничуть не успокоившись, командор продолжил выполнять свои служебные обязанности. Проверив посты, он пошёл доложить непосредственно его сиятельству, что всё спокойно.

Подойдя к двери спальни, Эрик постучал и, не дождавшись ответа, переступил порог. То, что он увидел, заставило его замереть от ужаса. Посреди покоев плавало белое, как мел, с расширенными пустыми глазами лицо графа. Эрик пулей вылетел за дверь и опомнился только тогда, когда оказался в своей комнате. Долго не мог он уснуть, всё думал, но сильная воля солдата сослужила добрую службу: он заставил себя забыть то, что видел. И теперь появление этого необычного человека снова призвало его задуматься: а не идёт ли он на сделку с дьяволом, являясь правой рукой графа Гело и выполняя его жестокие приказы? Не поступает ли он нечестно перед своей совестью? По всем статьям выходило, что он виновен перед родом человеческим и Богом, милосердным Господом нашим, неся зло пусть даже и не по собственной воле.

Тяжёлые раздумья заставили командора поникнуть, согнули его гордую шею.

——Не вините себя, — прервал его думы голос незнакомца. — Прошлое скрылось за пеленой времён, и его не изменить, как бы мы того ни хотели. Но совершённые дела, пусть даже злые и недостойные, могут послужить толчком к переосмыслению своей жизни и совершенствованию себя, побудить к жизни во благо всего рода людского. Ничто не может помешать человеку обрести Бога в себе. Разбойник, которого распинали рядом с Иисусом, в свои последние минуты осознал неправильность существования без света в сердце. Через это он обрёл жизнь вечную. А вы… вы просто сделайте выбор. Что больше трогает вас: любовь или испепеляющая ненависть? Выбрать — целиком в вашей воле.

——Как вы?.. Как?.. Этого не может быть!.. — удивление заставило командора натянуть поводья. Он воззрился на незнакомца.

——Просто подумайте над моими словами, — сказал незнакомец, и строгое лицо его чудесно осветилось. А глаза… такие любящие глаза, готовые вместить весь мир, бывают только у святых или новорожденных.

Горячая волна затопила Эрика. Переполнившая его любовь вдруг сделала хмурое небо солнечным, а угрюмые лица людей — родными. Подобное чувство он испытывал в детстве, когда мама брала его на руки и, целуя его пухлую мордашку, говорила: «Я люблю тебя, сынок!»

До самого замка он не произнёс больше ни слова, подставляя мокрое от слёз лицо ветру.

.

Глава III

С грохотом упал подъёмный мост, позади остался крутой подъезд к воротам замка. Процессия вошла в арку ворот и очутилась в узком, похожем на колодец дворе. Слуги побежали уведомить его сиятельство, что преступник доставлен и ожидает его суда. Вскоре вышел дворецкий и, явно чем-то обескураженный, объявил, что его сиятельству нездоровится, а потому он поручает ему, дворецкому, проследить за казнью убийцы. Но не прошло и двух минут, как во двор выбежал слуга и сообщил, что граф в порыве милосердия отменяет казнь, и незнакомец может быть свободен.

При этих словах на лицах солдат отразилось явное недоумение и недовольство. Их командор, напротив, всем своим видом выражал облегчение и так и лучился радостью. Только на лице виновника событий не дрогнул ни один мускул. Он положил руку на плечо сэра Эрика, посмотрел ему в глаза и, молча повернувшись, пошёл к выходу. Возле самых ворот он ещё раз обернулся, и те, на кого падал его взгляд, вжимали головы в плечи и отводили взор.

К вечеру по замку прокатился слух, что граф при смерти. Неизвестная болезнь поразила его и в несколько часов довела до состояния полутрупа. Обострение началось в тот момент, когда в замок вошёл незнакомый рыцарь, заочно приговорённый к смерти. Некоторое облегчение наступило после того, как запыхавшийся слуга принёс помилование незнакомцу. И всё равно граф страдал. Невыразимые муки исказили его некогда красивое лицо, глаза ввалились и горели лихорадочным огнём, волосы прилипли к мокрому лбу. Он кривился от боли и царапал ногтями грудь, а временами бился в таких сильных припадках, что слуги едва удерживали его, прижимая к кровати. В глазах графа плескался страх, иногда в них мелькала ненависть, прямо-таки животная злоба, но тогда его скрючивало так, что синело лицо и трещали кости. Он пытался кричать, но зубы лязгали, а губы не слушались его.

Незадолго до полуночи граф приказал слугам убраться вон из спальни, предварительно потушив свечи. Когда все ушли, он сполз с кровати и что-то зашептал. В черноте комнаты выделялось только его лицо. В нём уже не было ничего человеческого. В темноте висела белая маска.

.

Глава IV

По дороге шёл человек.

Уверенный прямой взгляд, расправленные плечи, решимость в движениях. Несмотря на непролазную грязь, плохую дорогу и жутковатую тишину осенней ночи человек шёл легко и неутомимо. Глаза его своим сиянием соперничали со звёздами, мерцающими на чистом небосклоне. Их божественный свет делал ночь светлее.

Человек сошёл с дороги и направился полями. Остановился он посреди широкой пашни, разделяющей лес и графский замок, зловещие очертания которого в лунном свете становились нереальными, фантастическими.

Человек вынул меч, воткнул его в землю и обратил лицо к небесам с немой просьбой или молитвой. Долго он всматривался в небо, и взгляд его из сурового стал полным неземной доброты и любви. Наконец он опустил голову и прикрыл глаза. Он не смотрел на то, как от леса отделилась крупная тень и огромными скачками стала приближаться. Серебристый свет безучастной луны заливал лес, замок, поле, спокойно стоящего человека и бесшумно несущийся на него сгусток самого чёрного мрака преисподней, существо, которое вряд ли могла представить даже чья-то очень больная фантазия, само олицетворение тьмы.

Отвратительная тварь сделала последний прыжок, отделявший её от человека. И тут он открыл глаза. Кошмарная образина, словно натолкнувшись на невидимую преграду, грохнулась наземь. Два красных, как рубины, буркала источали адскую злобу, широкая пасть застыла в жутком оскале. Но полыхнул в лунном свете меч, и тварь, разрубленная на две половины, упала к ногам человека. Беззвучный вопль потряс окрестности и эхом отразился от стен замка.

А утром слуги нашли в спальне графа. Мастерским ударом разрубленный от макушки до паха, он лежал у окна…

.

© Copyright: Странники Вечности, 2017
Свидетельство о публикации №217032102013

.

.

ПРЕЛЕСТЬ МЕЧТЫ ИЛИ ЧТО МОЖЕТ ЛЮБОВЬ

.

Однажды он ушёл — тихо, спокойно, непонятно. Хотя и говорил, что любит меня, что со мной хорошо. Объяснения, произнесённые позже, звучали примерно таким образом: «Хочу быть один». Вот так. И просто, и сложно одновременно.

Сознание отказывалось принять его выбор. Оно уверяло, что он ещё будет скучать и вернётся, что он не может вот так всё взять и оставить, что это недоразумение, что он пересмотрит свой взгляд на наши отношения. Что моя любовь будет сильной и красивой и возродит, воскресит, вознесёт нас на новый гребень чувств. Нужно только верить, говорила я себе. Нужно быть достойной того мига и быть к нему готовой всегда. Ведь когда снова представится эта возможность — неизвестно. Но если трудиться, если мечтать, то этого не может не случиться; что-то всё равно произойдёт, даже невозможное.

И вот однажды утром, сладко потянувшись в постели, я сказала себе: пора браться дело! Теперь я каждое мгновение буду проживать так, как если бы он был рядом, каждое моё действие будет гимном любви. Чудо есть, и я стану свидетелем и участником этого чуда. Оно будет сродни восхождению на вершину, и когда доберусь до её пика, с высоты я увижу мир в ослепительном свете любви и полечу на крыльях, которые даст мне Творец, и встречусь с милым в Его чертогах. А когда он увидит мои глаза, то всё прочтёт в них сам и всё поймёт. Он будет счастлив, что я не забыла его, не вычеркнула из памяти, что оставила место в своей душе для него. Он сделает шаг навстречу, а я раскину свои руки для объятия и залью его потоками нежности и ласки, чтобы он, растворившись в них и оттаяв, став легче воздушного шарика, заметил разницу, когда он один и когда он с любовью.

Редкие встречи с ним складывали его портрет по моему разумению примерно таким: ровен, спокоен, выдержан, милосерден и терпим, добр, весел, умён и всегда в готовности действовать, как воин в ожидании боя.

Ох, как мне хотелось быть такой же сильной, как он! Но пламя его сердца я видела не играющим всеми красками, а чистым прямым языком жёлто-синего цвета, требующим разнообразия радуги. В эти мгновения я еле сдерживала себя от натиска чувств, которые, казалось, разнесут всё вокруг, если дать им волю — ведь даже самое лучшее, что во мне есть, будучи необузданным, может стать разрушительным. Стоит мне заговорить с любимым о своём внутреннем мире, как он оттолкнёт меня ещё дальше.

Создавать в его душе смуту и вносить в неё хаос мне не хотелось. От понимания этого я могла сорваться и беспомощно разрыдаться, как ребёнок, но могла и стать крепче стали. Нет, он не должен всего знать. Это крест только мой, и грош цена моей любви, если я сломаюсь, поддамся слабости и кинусь ему выговаривать всё, что чувствую, взвалив тем самым на него непосильную ношу. Бремя, которое для меня — стимул, для него может оказаться губительным. Он выбрал одиночество. Когда он изопьёт его до дна, когда оно опостылеет ему хуже горькой редьки, когда сердце застонет и запросит любви — тогда и настанет мой звёздный час. Тогда я выйду из тени и буду ему нужна. Но ни секундой раньше — иначе снова долгие дни и годы разлуки и, наверное, уже навсегда.

Застелив постель и умывшись, я рассмотрела себя в зеркало. Глаза — отражение души. Что с моими глазами? Похоже, всё в порядке. Причёска и внешний вид отныне и навсегда безупречны — теперь этот девиз станет для меня законом. Ах, эти женщины! Как мне за них обидно и стыдно! Вечно у них крайности. Счастливый брак — это такое же испытание, как и разлука. Вот и подруги тому подтверждение: родили, опустили руки и за два года стали шире двери. Безобидная шутка одной из них: «Ты что, целлюлитом обрастать не собираешься?» послужила толчком. Пока что нет, но спасибо за предупреждение. Зарядка по утрам — то, что необходимо женщине, которой за тридцать. Это нужно будет вставать пораньше? Ой, как же не хочется! Я же сова, обожаю поспать… Нет, о чём это я? Он рядом, он всегда рядом, каждый миг! Разве может быть что-то трудным, когда любишь? Зарядка — это же сущий пустяк!

Пробегая по степи и вдыхая свежий аромат цветов, я наслаждалась, будто ребёнок. Как хорошо, что я побежала! Сколько радости духа и тела! Какой праздник души этот восход и пенье птиц! Было бы так скучно и серо валяться в постели, смотреть в потолок и думать, как плохо, что его нет. А так он рядом. Мои глаза и сердце для всех и для него. Весь мир — он с нами всегда!

Теперь холодный душ.

А может, это не обязательно? Но нужно хотя бы попробовать… Да, тут с нахрапа не получается, тут психологический настрой необходим. Что же придумать?.. О, ура, кажется, нашла! Где у нас ковшик? А теперь пусть он моей рукой льёт воду на меня — когда бережно и шутя, а когда быстро и беспощадно. И какая кому разница — как? Главное — результат!

Теперь полотенце и завтрак. Цветы, сорванные в степи — в вазочку и на стол. Бутерброд. Хлеб потоньше. Полнота — она, как змея, везде ищет лазейку. Ничего, и с этим разберусь.

Мытьё посуды…

О, Господи, прости, что вспоминаю Твоё имя всуе, но это дело прямо-таки мне не по душе… Нет, мои мысли, нет, не так! Они пропитывают мою кухню, дом — всё. И эта крамольная мыслишка может стать мне попутчиком в восхождении на святую гору любви?! Прости, милый, я исправлюсь. Мало ли что лезет из моей головы — важно, что я предприму. Итак, тарелочка, ты чудо! Я улыбаюсь тебе, а ты — мне, и мы с тобой друзья, как в сказке про Федорино горе, только у нас это счастье.

Что у меня там дальше по плану? Уборка, стирка, обед и… стирка. Представим, что это полотенце — его любимое, белое, пушистое. Отстираю, чтобы оно стало ослепительно-белоснежным. А эта вещь могла быть его рубашкой. Как же хорошо так стирать, и даже вручную. И совсем не тяжело, и спина не болит, как раньше. Манжеты, воротник, подмышки — замечательные рубашки!

Уборка.

Всё должно блестеть. Всё с лёгкостью, с любовью. Пою, это помогает.

Обед.

Готовить надо с вдохновением, это же магия чувств. Морковка — радость, лук — мои шутки, картошка — добро, а петрушка — шарм. Ну что? Пусть теперь кто-то скажет, что это не шедевр!

Глянем, сколько у нас времени натикало… У-у-у… А ещё заказ, свитер довязать… Ничего, смена деятельности и есть отдых. Присядем. Так, спицы… Если бы этот свитер я вязала ему, то это было бы вот так: каждая петелька могла бы рассказать, что я чувствую и думаю о нём. Петелька первая — красивые густые брови. Вторая — глаза-звёзды. Третья — волевой нос. Сильные руки — это уже петелька четвёртая и пятая… Этот свитер, как голубка, будет оберегать своего хозяина и в холод, и в непогоду. Это невидимая я на его плечах, где бы он ни был… Если бы люди понимали, сколько они могут сделать, если ко всему подходить с любовью! Этот мир пел и звенел бы радостью и счастьем… Ничего, это когда-нибудь будет. Ведь Земля — она создана для любви.

Звонок? А, это дочь из школы пришла.

——Привет! Как дела? Что, говоришь, двойка по математике?.. Н-да…

Стоп. Что это со мной? Скривились губы, сдвинулись брови и я стала в позу? Куда делась радость?.. Прочь, постная мина! Руки, обнимите ребёнка и дайте ему силу и веру в то, что всё можно исправить.

Дети… Как часто по вине родителей они не могут жить и с мамой, и с папой. И я из того же числа, и моя дочь. Но ведь можно иначе.

Я тут же поправилась и сказала:

——Что, говоришь, математика? Давай сюда математику… Что это у нас за ляпкины-тяпкины? А ну кыш отсюда! Не надо нам вас! Мы трудолюбивые, и мы изменимся… Это что?

——Икс.

——А это?

——Игрек.

——Ну, вот и хорошо. Теперь понятно, как решать уравнение?.. Непонятно?! Что?!

Тише, мама, держись! Не кричи. Начни как-то иначе.

——Слушай, дочка, снова. Вот, к примеру, это деньги. Это сюда, это туда, выходит это. Поняла?

——Да.

——На деньгах почему-то все понимают.

Мы смеёмся до упаду, и ты с нами.

Ну что, уроки разобраны, идём ужинать. Мойте руки — и за стол. Я тут пончиков нажарила с какао.

——Вкусно?

——Ещё бы!

——Магия чувств, — я загадочно улыбаюсь.

Поели. Идите отдыхать. А я ещё посуду помою, со стола уберу, подмету крошки. Чисто должно быть.

Ночь. Уже посапывает дочь-ученица. Школа, дети, учителя, впечатления — целый мир. Ей надо выспаться, набраться сил, чтобы встретить новый день. Спи.

Лягу и я. Включу себе бра и подумаю.

Устала ли? Да так, чуть-чуть. Но усталость приятная и нежно смыкает глаза… Где ты там? Как ты? Какие видишь сны? О чём твои мечты?

Да… мечты, мечты…

Я смотрю на свою руку. Слегка припухли вены. Это ничего, это пойдёт. Ладонь… Изменилась ли она? Как давно я её не разглядывала! Я же помню свои знаки. И тот печальный прогноз, что сама читала по линиям.

Линия сердца, не дошедшая до бугра Юпитера, свернула к бугру Сатурна. Несколько линий брака. Жаль, что не один, до гробовой доски.

Если бы так было… Гармония двух начал. Понимание. Сотрудничество. Поддержка… И чем больше узнаём друг друга, тем эффективнее помощь в раскрытии потенциала духа партнёра. И так — ступень за ступенью, в едином порыве к общему для всего живущего очагу Божественной Любви, Любви Вселенской…

А эту странную линию, что вырывается из бугра Венеры и пересекает бугор Юпитера и линию сердца, я так и не разгадала…

А что если ты никогда не вернёшься? Что если я так и буду гоняться за иллюзией своей мечты? Хочу ли я для себя такой судьбы — вечно ждать неизвестно кого?.. А жизнь идёт… Я прохожу мимо тебя и больше не чувствую твоих флюидов, направленных на меня. Может, это конец?..

Так что там линия?.. Ах да, вот она соприкоснулась с местом божественной веры и, усилившись, привела к мудрости и спокойствию, смирению и снова любви, но совсем иного порядка…

Любовь, ты остаёшься любовью. Сменяются декорации, течёт время, и лишь ты одна по-прежнему не подвластна чьему-либо присвоению. Ты — свободная птица веры. Ты отдаёшь себя всю и не берёшь ничего взамен. Ты пронизываешь пространство Вселенной и снова и снова до краёв наполняешь сердца.

Он разорвал нить, что связывала нас. Обратной дороги нет. Но почему-то легко, и эта новость вовсе не тяготит. Мы живём не для кого-то, и одновременно — для всех. Я иду одна, но со всеми, к вершине первозданной чистоты. Больше нет личной привязанности, а любовь всё больше и больше. И она всё прибывает и прибывает…

Вот она, точка! Конец и начало! Моя сила — в любви к Богу! Вот оно, чудо! Это его я ждала и не подозревала, что оно окажется таким. Нужно только довериться во всём Ему и видеть Его знаки. Если есть стремление, значит, придёт ответ. И всё, что необходимо, будет тоже. Счастье — когда знаешь, что Он всё тебе даёт для совершенствования.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2017
Свидетельство о публикации №217071300772

.

.

ПО ВЕРЕ ДА ВОЗДАСТСЯ

.

Китай. Вечер. Буддийский монастырь.

Юноша в порыве и со страданием на лице бросается на колени перед пожилым монахом:

——Учитель! Ну почему у меня всегда всё не получается?! Я же так стараюсь, прикладываю так много усилий! Постоянно слежу за всем, стремлюсь всё делать правильно. И ничего не выходит. Я понимаю: значит, что-то делаю не так. Непрестанно ищу, что именно, и исправляю свои ошибки. Помогает ненадолго, да и то не всегда. Я всё время в бдительности, даже спать и отдыхать спокойно не могу. Что мне делать, Учитель? Помогите!

——Поднимись. Успокойся. Соберись. Говоришь, постоянно в бдительности? Всё контролируешь и удерживаешь? Хорошо. Посмотри на то, что ты держишь.

——Как, Учитель?

——Почувствуй это. Прислушайся: какой образ увидишь — то и говори… Ну как? У тебя лицо такое, словно ты телегу поднял вместе с волами.

——Тяжело, Учитель. Почему так тяжело? Я словно забор огромный каменный подпираю.

——Прекрасно. Нравится?

——Нет, Учитель. Но я буду держать.

——Ну так держи.

——Скажите, Учитель, а почему я никогда по вам не видел, что вы держите свой забор? Каждое мгновение своей жизни вы словно летите. Научите меня так, пожалуйста.

——Хорошо. Чувствуешь забор?

——Да.

——Теперь брось его, отойди в сторону.

——…?! Но как же? Он же завалится! Это же… Как же так…

——Бросай, не бойся. Пусть рухнет всё, что не может держаться само… А теперь рассказывай.

——Отпустил… Ой, всё валится!.. Щебень, щепки, песок, хлам какой-то… И из этого мой путь, мой забор?! Боже, как же я умудрялся из такой кучи мусора удерживать его?!.. Кругом пыль… Но с той стороны её чем-то смывает, сносит… Господи, ничего не осталось! Как же теперь… Хотя… Есть свет… Есть лёгкость, свобода. Такое ощущение, будто гора, точнее, забор с плеч упал. Хочется жить, радоваться… Господи! Где это состояние раньше-то было?! Я же всё время жизни в монастыре старался выработать его в себе. А получалось, чем больше я старался, тем реже ощущал радость и лёгкость. Неужели всеми своими колоннами и подпорками, этим забором я лишь перекрывал собственную свободу и мешал ей проявиться?

——Вот так я и живу.

——А можно мне так тоже? Как так жить?

——Ты уже так живёшь. Помни: всё, что не может стоять само, пусть обваливается. И тогда всё, что останется, — и будет Истина. Она непоколебима.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2017
Свидетельство о публикации №217072801771

.

.

КТО ТЫ ЕСТЬ?

.

——Ты в Бога веришь?

——Ты чё, сдурела?

——Ты! Сам дурак! Это я тебе точно говорю!

——А ты его видела, чтобы в него верить? А?! Где он, твой бородатый дядька на троне?! А?! Где?!

——Заткнись! Ты слышал?! Заткнись!

Ей вдруг стало так обидно… до слёз. «Дать ему по роже, что ли? — подумала она. — Фу! Пачкаться неохота».

Она круто развернулась и зашагала к выходу.

——Э-э-э… ты куда? Слышь, ты! Куда пошла?!

Музыка била по голове молотом.

«Так, надо валить отсюда, и поскорее. И как я раньше не замечала, что люди в «дискотечке» сильно смахивают на копошащихся в дерьме червей?!… Что это со мной сегодня? Не пила ведь… И дёрнуло же меня задать такой вопрос ему́. Ну, а чё он?! Дурак! Дебил!..»

Подняла глаза к небу.

«Эх, где же Ты всё-таки?! В этой жизни Тебя не видать что-то. И что Ты такое есть, если при одной мысли о Тебе хочется плакать? А мне Тебя защитить хочется, знаешь?! Тебе ведь тоже, наверное, туго, если сыны Твои на червей смахивают. Но Ты не бородатый дядька, который на троне, который на небе. Это всё эти вонючки в рясах придумали, для таких же идиотов, как они сами. Хотя нет, они не идиоты, они пострашнее будут…»

Белый пол. Тополиным пухом лежит повсюду пыль. Комната почти пустая. Смятая постель в углу и идеально чистая поверхность стола. Никаких предметов. Сверкающая полированная поверхность.

Она сидела ссутулившись и разглядывала какое-то пятно на полу. Она так сидела уже много часов.

——Вот так и я…

Подняла голову. Обвела взглядом комнату.

——Вот так и я…

Остановила взгляд на столе.

——Вот так и я… Банзай!

В прыжке она соскочила со стула. Летит в угол разорванное платье, поднимая в воздух хлопья «тополиного пуха».

— Воздуха!

Окно нараспашку. Тяжело вздымается грудь.

«Никогда не замечала, какой вкусный чистый воздух!»

А на улице прошёл дождь. Пахнет озоном.

——Очищение…

Косой взгляд через плечо. Гримаса недовольства на лице.

——Банзай!

Ровно через полчаса она с таким же воплем бросилась в ванну. А комната была похожа на умытого ребёнка.

Она так долго и ожесточённо тёрла себя мочалкой, что стала красной, как варёный рак.

——Фу-у-у!

Чистый халат принял её в свои объятья. Быстрый взгляд в зеркало.

——Бог — чистота… наверное… Е-е-е!

Расправленной пружиной взвилась вверх. Мягко приземлилась на носки. Скользнула к кровати.

——А теперь спать. Завтра нас ждут великие дела!

А утром она выбрасывала. Ненужные вещи. Плохое настроение. Часто смотрела в небо и улыбалась. Думала: «Ты знаешь, а я Тебя люблю… кажется…»

Вечер. Ручка танцует по чистому листу: «Привет, ма… ма. Я свободна…»

Стук в дверь. Прыжок. Она у двери. Распахивает.

——Привет, красивая! Поиграем?

Она сначала растерялась. Забыла, что о́н есть. Тянутся к ней вонючие руки. Маслянистым пятном расползается ухмылка по его лицу. Губы вытягиваются трубочкой. Слюни… Всё как в замедленной съёмке.

——Стоять! — как выстрел.

Она легко развернула его — где силы взялись? Толкнула в спину.

——Пошёл вон… из моей жизни!

У окна. Смотрит на звёзды.

——Ты знаешь? Бог есть любовь. Без «наверное». Точка.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2013
Свидетельство о публикации №213040600143

.

.

РАЗГОВОР БОГОВ

.

Это случилось тогда, когда слово потеряло силу. Немые дети рождались всё чаще. Немота стала эпидемией, чумой тридцатого века. Лучшие учёные и медики планеты собрались в конференц-зале столицы Земли для обсуждения этой глобальной проблемы.

——…никаких видимых повреждений голосового аппарата — ничего… — докладывал о результатах своих исследований один из профессоров.

В зале шептались два человека — так тихо, что их никто не мог слышать. Говорить о мистике среди учёного мира, мира скептиков и материалистов, было немыслимо. Высказать во всеуслышание такие крамольные идеи означало стать посмешищем в глазах коллег.

——Я уже столько лет работаю над этой проблемой — и не нахожу другого разумного объяснения кроме того, что эта беда послана людям свыше, — говорил товарищу один из шепчущихся. — Ни вирусы, ни ДНК… вообще ни одного намёка. Разве это не странно?

——Стареешь… Раньше ты кого угодно уложил бы на лопатки, заикнись он о воле Господней. А сейчас отходишь от собственных принципов.

——Возможно, ты прав. Страх перед смертью заставляет задуматься даже такого убеждённого скептика, как я. Да и чем я всю жизнь занимался? Пытался объяснить с точки зрения науки уже свершившиеся чудеса. И чего добился? Годы пролетели, а так ничего толкового и не сделал… Мы виноваты в том, что отгораживаемся от истины. Вот нам и кара за упрямство. Не понимаю, зачем я жил…

——Ты слышал этих двоих?

——Да. Наконец-то хоть одна умная мысль, но сколько в ней отчаянья! Может, стоит ему добавить пару годков к жизни? С него ещё будет толк, он уже близок к Тропе.

——Как странно люди размышляют… Они до сих пор боятся кары! Кто же им виноват, что сами создали себе такое будущее. Мы пытаемся им помочь выбраться из круга кармы, а они хулят нас за бессердечие. Наш Отец прилагает все силы и милосердно посылает им испытания — лишь бы они прозрели и обратили свой взор к Истине, — а они всё блуждают во мраке. И чего только не приходится выдумывать, чтобы они поверили! Вчера вот один умник шёл по дороге и замечтался, да так, что чуть не попал под машину. И знаешь, о чём он думал? Он хотел для любимой сделать что-нибудь эдакое, а когда перебрал в уме все варианты, то пришёл к выводу, что достать звезду с неба — это как раз будет то, что нужно. Он, конечно, чудак. Но, думаю, он её-таки достанет. Пришлось прислать на помощь прохожего. Тот схватил его за куртку и рванул на себя. И даже после такого этот парень всё равно витал в облаках и почти ничего не заметил… Когда они живут тут, у нас, то спешат быстрее вернуться на землю, чтобы отдать долги и открыть другим истины, что здесь осознали. А когда уже воплотились — бесплодно тратят время впустую. Где же логика в таком поведении?

——Ну ладно тебе философствовать. Займись делом. Давай лучше послушаем дальше. Интересно, к чему же они придут.

——Нам понадобятся большие финансирования, чтобы продолжить исследования. Все ведущие учёные планеты уже делятся своими находками, — читал свой доклад очередной профессор.

——Смешно! Сами-то они хоть понимают, что несут полную чушь? Делятся находками! Какими?! — вновь возмущённо зашептал недовольный.

——Всё упорствуешь? И вообще, ты мне сегодня не нравишься своим пессимизмом, — пытался урезонить товарища его собеседник.

——А в чём я не прав?

——Хотя бы в том, что люди, лишённые речи, раскрывают широкий диапазон сверхспособностей. Ещё сто лет назад не наблюдалось такой вспышки творчества. Их язык жестов великолепен, картины незабываемы. Они лишены речи, но они также умеют любить, мыслить, чувствовать, творить.

——Но всё равно они страдают.

——Что поделаешь, такова их судьба.

——Да, и мы им ничем не в состоянии помочь, — с некоторой иронией и жестоким сарказмом снова выразил недовольство ворчун.

——Знаешь, если тебе что-то не нравится, тебя здесь никто не держит. А я очень даже хочу понять, что к чему, — пресёк возражения товарища его оппонент.

——Да, ты, наверное, прав. Я пойду.

Человек шёл к авто и нервно искал по карманам ключи. Он продолжал размышлять и печалился по поводу своего возраста: «Сердце барахлит. Кто его знает, сколько ещё протянет. Кардиограмма никуда не годится… Неужели ТАМ ничего нет? Так хочется жить! Всё кабинеты, лаборатории, эти синтетические бутерброды, запахи… Забыл, когда выезжал на природу… Вот завтра и поеду».

Он завёл двигатель и вырулил на шоссе. Дороги были как отутюженные и не требовали напряжённого внимания водителей. Мужчина только и успевал отдохнуть в пути. Бортовой компьютер контролировал и корректировал движение. Приятный голос сообщил о превышении скорости на этом участке серпантинной трассы.

——А-а-а, замолчи! — нажимая кнопку «отключить», водитель впервые решился отпустить внутренние тормоза и ощутить истинное наслаждение от скорости и риска. — Гонщики каждый день испытывают столько эмоций — и радуются жизни, а я всё чего-то боюсь. Лучше бы я выбрал другую профессию! Хотя что уже теперь изменишь…

За одним из поворотов на дорогу неожиданно выбежал уличный пёс. Человек за рулём резко крутанул баранку и нажал на тормоза. Машину понесло вправо и со всего разгона выбросило на валун. Корпус, сотрясаясь, подбросил водителя к крыше авто. Сильный удар головой — и обмякшее тело свалилось на сигнал, расположенный на руле…

…Всё пространство гудело. Человек вышел из машины и в поисках собаки начал оглядываться по сторонам. Злополучного пса нигде не было. «Глупое животное явно с перепугу куда-то забилось, — подумал водитель. — Неизвестно, что с машиной. Осмотрю и попытаюсь вернуться на дорогу… Что это за звук такой неприятный? Похоже на сигнал моего авто… О боже! Моё тело! Оно в салоне! Как же это?!»

Звук сигнала начал быстро отдаляться, вместо него нарастал какой-то непонятный шум. Тело, а вернее, душа пострадавшего понеслась по коридору к яркому источнику света впереди. Это было похоже на стремительный подъём в лифте.

Движение прекратилось. Человек зажмурил глаза, спасаясь от яркой вспышки. Перед ним возникли две фигуры в ослепительно-белых одеждах.

——Я умер? — спросил пострадавший у неизвестных.

——Ещё нет. Ты вернёшься и объяснишь всё людям.

——Что я должен объяснить?

——Ты всю жизнь работал над проблемой немоты. Так вот: этот факт в судьбах людей происходит по их вине. В своих предыдущих воплощениях эти люди разбрасывались словами, не думая о даваемых обещаниях. Они клялись небом и землёй, своими любимыми и детьми, но всё тщетно: их слова не подтверждались делами. Теперь пришло время пожинать плоды легкомыслия. Ты вернёшься и будешь помогать таким несчастным, освобождая их от недуга, но только тех, кто уже всё осознал. Тем самым ты выполнишь доверенную тебе волю Бога.

Вокруг пострадавшего уже собралась целая толпа. Кто-то прощупывал пульс, кто-то искал нашатырь, кто-то уверял, что человек мёртв.

«Шум, снова этот шум… Почему столько людей? Что им всем нужно? Ах, да… Кажется, начинаю понимать…», — проговорил про себя водитель и пошевелился.

——С вами всё в порядке? — глупо хлопая ресницами, спросила суетливая девушка. ——Вы можете говорить? Вы слышите меня?

——Да, со мной всё хорошо. Спасибо за беспокойство. Дальше я справлюсь как-нибудь сам.

Люди стали расходиться по авто и разъезжаться каждый по своим делам.

Водитель завёл машину. Двигатель был в норме. Потихоньку выехав на шоссе, человек произнёс:

——И Слово было у Бога…

.

© Copyright: Странники Вечности, 2018
Свидетельство о публикации №218011700898

.

.

ОЗАРЕНИЕ

.

Следуя из города в город в поисках Истины и нигде не находя её, путник заметил у реки людей, окруживших святого человека и вопрошающих его. Слова проповеди привлекли путника, но когда он решился подойти ближе, люди уже начали расходиться, и он остался с Учителем наедине.

Склонившись в почтении, путник обратился к нему:

——Учитель, открой мне, что есть Истина.

——Истина есть Свобода, — ответил святой человек. — Но без любви и сострадания она будет слишком тяжёлым бременем.

——Свобода? — удивился путник. — А как же священные тексты? Их предписания однозначны — разве допускают они свободу?

——Они не есть Истина. Указатель на дороге — разве о́н цель твоего пути? Но как без него дойдёшь? Истина цельна и совершенна. Но станет ли совершенство совершенным, если самые первые ступени — дисциплина, смирение и вера — не пройдены? Вот для этого и существуют священные тексты с их предписаниями. В начале пути — это помощь слепым, но начинающий прозревать уже не ищет в мире форм, ибо никакая форма не вместит Истину.

Путник смутился:

——Когда лодочник вопрошал тебя об Истине, ты ответил ему, что она — в исполнении священных обрядов и в помощи ближним. Купцу ты сказал, что Истина — в честном труде и в милосердии. Мне же говоришь, что никакая форма не вместит её…

——Как описать путь в Калькутту тому, кто никогда не покидал своей деревни? — вздохнул Учитель. — Я указал им дорогу в ближайшее селение, ибо как дойдут, минуя его? Истина же есть Изначальное. Её не найдёшь в мире форм, но любая форма — дверь в неё.

——Я слышал, Истина — лишь у богов, и людям не дано постичь её.

——А кто есть боги, если Изначальное сокрыто в каждом? Во мне оно такое же, как в тебе, и как в тех крестьянах, и такое же, как в Кришне и Шиве. Только люди не знают об этом и думают, что они крестьяне, лодочники и купцы, и тем разграничивают себя и Истину. А я знаю, что я не есть я, но Изначальное, которое через эту форму проявляет себя на земле.

——Как мне открыть в себе Изначальное? — продолжал вопрошать путник.

——Встань в сторону и не мешай ему свободно проливаться через тебя, — ответил Учитель. ——Но не подавляй себя, а позволь проявлениям твоего «я» слиться с Ним. Когда преуспеешь в этом — исчезнут страдания, ибо они от разделения, а в единении их нет. И помни: Истина не достигается насилием, но и не даётся в бездействии.

——Покажи мне Истину, что ты познал! — взмолился путник.

——Как показать бредущему по ущелью то, что открылось взошедшему на вершину?

——Тогда укажи путь к ней!

——Никто не может указать путь к Абсолютной Истине, ибо она в тебе и во всём; она есть всё, и в то же время она — ничто. И как ты́ подойдёшь к ней — неведомо никому. Никто не может показать Истину, ибо она беспредельна и превыше всех форм, хотя и вмещает в себя их все. Она как солнце: сколько ни лети — никогда не достигнешь, но лучи его укажут направление. Почувствуй их тепло, не теряй его ощущение никогда — и так следуй навстречу Истине.

Учитель замолчал.

И вдруг сознание путника осветила молния озарения. На мгновение он вместил всю глубину услышанного, и Истина приоткрылась ему. Он увидел Изначальное во всём, ощутил безграничную любовь и сострадание ко всему живому, что страдает, отделив себя от Первоосновы. Он увидел, что Истина есть сама Жизнь, и что она настолько проста в своей сути! И также открылось ему, насколько тяжело сознанию вместить эту простоту. Он увидел Абсолютную Истину, проявившуюся в Учителе…

Вспышка озарения длилась лишь миг, и снова вернулось прежнее восприятие. Но от величия пережитого путник склонился перед Учителем в благоговейном молчании. Ему открылось, что Учитель, истинно, есть Будда, ибо в просветлении своём слился с волей Изначального и стал проявлением её здесь, на земле.

И ещё он понял, как много нужно ему трудиться — может быть, не одну жизнь, — чтобы достичь истинного просветления и освобождения от иллюзий собственного сознания, чтобы стать, как Учитель, помощью и опорой всем живым существам…

.

Учитель улыбнулся. Путник взглянул ему в глаза. Отныне он знал, как рождаются боги. «Теперь обязательно дойду, — подумал он. — Ибо видел лучи и знаю, где искать солнце».

 .
© Copyright: Странники Вечности, 2019
Свидетельство о публикации №219071701710

.

.

ЛЮБОВЬ

.

Неофит

Душа пела. Внутренний мир трепетал от слияния микро- и макрокосмоса. Подчиняясь этой гармонии стремительного танца руки, ноги, блоки, прыжки, удары сплетались в невиданные кружева и узоры, выражая полёт духа ясным, понятным даже неискушённому в боевых искусствах языком. Пространство вокруг гудело от творческого напряжения силы. С каждым шагом лицо и глаза озарялись разгорающимся внутренним светом. Движения становились всё более мощными и грациозными, словно на гребне силы распускался цветок, извергая неудержимые потоки энергии. Жизнь била ключом.

Но вот, достигнув точки наивысшего накала, поток плавно утих, и с последним движением круг замкнулся, заключив в себе спокойную, но грозную мощь. Человек стоял неподвижно, словно впервые осматривая родные стены и пустынный монастырский двор. И вдруг внутри всё замерло: глаза встретились со взглядом настоятеля, одиноко стоявшего на ступенях храма. В этом взгляде читалась гордость за успехи воспитанника. Но было в нём что-то ещё. Какая-то неуловимая тень задумчивости.

Техника Чена была хороша, и он это знал. Почему же этот взгляд такой, словно Учитель что-то необычное увидел в его судьбе?..

Ну, хватит ломать голову! Лишь один Всевышний может до конца прочесть всю глубину этих глаз. Будет лучше предоставить это Ему…

Эти мысли в одно мгновение пронеслись в голове. Чен склонился в почтительном поклоне.

Чен любил монастырь и братьев-монахов, которые заменили ему семью, вырастили и воспитали из него человека, помогли стать воином. В это неспокойное время всеобщего духовного упадка быть воином — единственная возможность сохранить Истину и Свет. Да что там Свет! Жизнь, этот бесценный дар Неба, нынче совсем упала в цене, и отнять её могли не только в любом переулке и на глухой лесной тропке, но и на подступах к обители, соблазнившись даже на суровую монашескую одежду и тощую сумку с рисовой лепёшкой.

Поэтому родился монастырь. Его воспитанниками становились те, в чьём сердце ещё жила верность заветам Будды и вера в необходимость сохранить Свет любой ценой. Силой оружия. Ценой своей жизни.

Чен попал сюда пятилетним ребёнком. Жизнь безжалостно швыряла сироту, тёрла нищетой и голодом, пока не выбросила к воротам обители. С детства впитал он суровый дух братства монахов-воинов, окруживших его заботой и любовью…

Всё! Достаточно! Хватит!

Снова предательские мысли привели его к худшим временам его жизни, выхватывая сохранившиеся детские воспоминания. Он хотел забыть обо всём, оставив лишь возмущение против людской жестокости и несправедливости.

Ну же, довольно! Завтра экзамен. Ему предстоит поединок с самим Лао Кунгом. Так решил настоятель. Но Лао Кунг… Ведь сам настоятель был учителем этой живой легенды монастыря. Да что там монастыря — все лихие головы предпочитали помалкивать и не высовываться на разбойничьих тропах, если примечали его во главе каравана.

Что ж, Чену понадобится собрать все свои силы, возможные и невозможные. Даже если придётся умереть, а тем более стать из ученика воином. А значит, всё, что он может ещё сделать, — это как следует выспаться.

.

Экзамен

Напряжение пространства, казалось, достигло немыслимого предела. И с первым прикосновением всё взорвалось и закружилось в вихре поединка. Руки то переплетались, как две пары гибких и опасных змей, то взрывались стремительными сериями ударов и защит, атак и уходов. И никто не мог взять верх. Старый мастер был могуч, и экзаменуемому приходилось несладко, но в этом противостоянии каждый выкладывался на пределе возможностей. Противники сошлись. Разошлись и снова сошлись. Для Чена давно перестало существовать окружающее. Весь мир, как на кончике иглы, сконцентрировался на живом смерче соперника. Внимание и данный момент. И ещё раз внимание…

Чен устал. Его всегда поражала способность мастера никогда не терять силы. Казалось, чем щедрее Лао вкладывал её в свои движения, тем больше её в нём появлялось. К этому стремились все. И Чен тоже мечтал достичь такой открытости жизни. Что ж, экзамен обнажит его успехи и недоработки.

И в момент, когда напряжение физических и душевных сил достигло пика, прозвучал удар гонга. Поединок окончен. Чен не победил. Противники разошлись и поклонились друг другу. С тенью поражения в сердце Чен встал в ряды братьев.

Поднялся настоятель и в сопровождении двух ближайших помощников подошёл к краю террасы, с высоты которой наблюдал за происходящим. Его взгляд прошёлся по рядам собравшихся, и каждому показалось, что душу согрел солнечный луч.

С невозмутимостью на лице Чен отдался своей неотвратимой судьбе.

——Братья! — раздался голос, за каждый звук которого любой из этих сотен готов был без раздумий отдать жизнь, ибо он пробуждал в сердцах самые высокие порывы и стремления. Казалось, даже время и пространство замерли в благоговейном молчании.

——Наши ряды пополнились ещё одним талантливым бойцом! Это большая радость для монастыря, ибо в наше время каждое отважное сердце на счету. Чен в течение получаса выстоял против непобедимого Лао Кунга. Я рад, что не ошибся в тебе, Чен. Отныне твоим наставником будет Лао Кунг. Он научит тебя всему, что знает и умеет сам. Дерзай!

И лишь последние слова достигли юноши и их смысл дошёл до него, Чен умер. И родился вновь.

Медленно, словно во сне, перевёл он взгляд от настоятеля к Лао, увидев ободряющую улыбку на лице нового Учителя.

.

Пробуждение

Весь следующий год жизнь была насыщена тренировками, трудом и долгими разговорами с наставником. За этот год Чен вырос и возмужал. Во время частых прогулок с Лао по окрестным горам он много у него перенял. Так двадцатилетняя юность впитывала мудрость восьмидесятишестилетнего патриарха.

Но сегодня Чен был рассеян. Пропустив очередной болезненный удар, он усилием воли заставил себя сконцентрировать внимание здесь и сейчас. Но мастер остановил бой.

——Тебя что-то гложет, Чен. Я мог бы, поражая дыры в ослабевшей защите, выбить из твоего сознания всё мешающее. Но я вижу твоё сердце и не хочу, чтобы оно закрылось и страдало под бременем неразрешённого. Тогда ты утратишь безмятежность духа и никогда больше не сможешь воспарить на крыльях вдохновения. Что тревожит тебя?

——Вчера вечером после тренировки я отправился искупаться в ручье, что протекает в ближнем ущелье, — медленно, осторожно подбирая слова, начал Чен. ——Выбежав на гребень утёса, я увидел купающуюся девушку. От неожиданности я замер и быстро спрятался за камни, недоумевая, как это она решилась отойти так далеко от деревни. Раньше я здесь никогда никого не встречал. Интерес взял верх, и я осторожно выглянул…

Чен смущённо замолчал, не решаясь взглянуть в лицо Учителя.

Когда он заговорил снова, его повествование постепенно начало набирать стремительность, словно река, наконец прорвавшая плотину. Он рассказал наставнику о чувствах, переполнивших его, как только он увидел купальщицу нежившейся в прохладных водах ручья и подставившей мечтательное лицо ласковому солнышку. Рассказал, как он смотрел на неё и не мог оторвать взгляд, любуясь юной красотой, как, скованный внутренней борьбой, случайно сдвинул камушек, и тот, подпрыгивая на уступах, покатился вниз. Девушка вздрогнула. Её округлённые испугом глаза метнулись в сторону шума, и их взгляды встретились. Чену показалось, что весь мир — и он вместе с ним — замер в напряжении, как натянутая струна. Девушка вскрикнула и, схватив платье, как вспугнутая газель умчалась по ущелью к деревне.

——Учитель, я всю ночь не спал, терзаемый угрызениями за проявленную слабость. Я воин. Мне не к лицу засматриваться из засады на купающихся красавиц. Мой путь — словом и мечом отстаивать чистоту Истины. Но как я ни старался вернуть себе гармонию, передо мной вновь и вновь встают её испуганные карие глаза и гибкие грациозные движения. Но больше меня заботит то, что я утратил покой и запятнал себя слабостью и неумением сохранить холодную сталь духа. Я не могу понять, что со мной, почему не возвращается гармония, хотя я всеми силами старался выбросить всё из головы, беспрестанно тренируясь и медитируя. Но у меня ничего не вышло. Я не оправдал ваших надежд, Учитель…

Чен смолк. Медленно заставил себя поднять глаза к лицу мастера, готовый принять справедливую кару и порицания. Возможно даже, его как недостойного изгонят. Пусть! Он заслужил…

Но внутри всё вздрогнуло и замерло. На спокойном лице наставника светилась простая и добродушная улыбка.

——Ты вырос, Чен. Братья заменили тебе семью, а монастырская обитель стала твоим домом. Ты впитал мужество и верность, бескомпромиссность и твёрдость. Но вот судьба сама решила восполнить пробел в твоей душе, заполнив его тем, что мы не могли тебе дать. Ты ощутил прикосновение Любви.

——Но Учитель! Я люблю вас, братьев, а когда на меня падает взгляд отца Ли Шичуна — моя душа разворачивается и выпрыгивает из тела от переполняющей её любви. Кроме того, я воин, и должен быть сильным.

——Ты прав. Глаза настоятеля излучают Вселенскую Любовь, и ты ощущаешь её прикосновение, как цветок — согревающие лучи солнца. Но воля Всевышнего воспламенила в тебе уже крепнущее Ян, столкнув его с кареглазым Инь. И теперь ты мучаешь себя, пытаясь вырвать самое лучшее, что способно родить сердце. Что может быть прекраснее и чище любви? Разве не любви учит Будда? Не старайся зажать раскрывшееся чувство в тиски воли. Оно всё равно будет искать выход, выливаясь в уродливые формы. Я видел подобное не раз. Отпусти его. Прислушайся к себе. Пусть сердце укажет тебе дорогу.

Ночь мягким бархатом тишины окутала землю. Лишь горные вершины гордо темнели на фоне звёздного неба. Всё вокруг погрузилось в сон. Со дна ущелья доносилось приглушённое, словно в дрёме, журчание ручья.

А на вершине кряжа, у самого разлома, стоял человек. Его взгляд был устремлён ввысь. Потоки новых, ещё непривычных чувств изливались в ночное небо. И казалось, что даже самая маленькая звёздочка отзывалась на них, доверяла ему свои мечты.

Чен был счастлив. В эту ночь Мироздание приоткрыло ему своё лицо.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2013
Свидетельство о публикации №213112200215

.

.

ЧУЖОГО ГОРЯ НЕ БЫВАЕТ

.

Сюжет, который я отдаю на суд читателям, не выдуман. Его мне показала сама жизнь, напомнив, чтобы я почаще вглядывалась в неё, читая её страницы, и не смела проходить мимо там, где надо остановить своё внимание. В этот момент она незримо соединила меня нитью любви с сердцем ребёнка, о котором пойдёт речь, и с женщиной, что как бы невзначай поведала мне эту историю.

Но будет лучше, если я предоставлю слово самой девочке. Послушаем её.

Меня зовут Карина. Мне пять лет. В последнее время я стала подумывать, почему мир, в котором живут взрослые и дети, устроен не так хорошо. Вот взять хотя бы меня. Я знаю и верю, что мои родители любили меня ещё до того, как я появилась на свет. И папа, и мама очень ждали меня и хотели дать мне жизнь на земле, иначе я к ним не пришла бы. Они оба меня любили, я это чувствовала! Я слышала часто, как женщина, которая вот-вот станет мне матерью в этой моей новой жизни, называла меня любимой доченькой. Часа моего прихода ждали не только мои будущие родители, бабушка и дедушка, но и прекрасные ангелы с добрыми светлыми глазами, те, что провожали меня в дорогу, в очередное воплощение.

Правда, мир, в который я пришла с первым своим криком, был не столь приветлив, как я ожидала. Почему? Ну почему и чем я не приглянулась этому миру? Что-то во мне нет-нет да тревожилось этим вопросом.

Поначалу мама и папа души во мне не чаяли — это они так говорили между собой, когда речь шла обо мне. Но через три-четыре года в моей жизни начало всё меняться. И вот солнце любви, в разгар которого я пришла в эту семью, стало редким гостем в нашем доме и в сердцах родителей моих, а значит, его лучи постепенно перестали доходить и до меня.

Конечно, мама и папа, как могли, пытались при мне быть осторожными в разговорах, чтобы меня, как они выражались, не травмировать. Но чем чаще они к этому прибегали, тем беспокойней становилось у меня на сердце. Нет, всё-таки странные эти взрослые! Они говорят, что знают о нас всё или почти всё, а на самом деле и не догадываются, что мы их видим не только глазами и слушаем не только ушами, хотя не всегда это и объяснить сумеем…

Я уже научилась украдкой читать в глазах мамочки моей тревогу и боль, и даже больше… что-то такое, что не могу сказать словами. Когда же я встречалась с глазами папы, он отводил их; правда, иногда задерживал взгляд на мне и смотрел так, будто первый раз меня видит. Почему-то от этого взгляда у меня начинало биться сердце. Вообще-то с того дня, когда в жизни моей поселился страх за родителей и себя, моё сердце всё чаще стало напоминать мне о том, где оно во мне находится и что в нём делается что-то не так.

Конечно, я любила и маму, и папу и пыталась, как могла, развеселить и примирить родителей своих. Обнимала их, тормошила, рассказывала стихи, что выучивала в детском садике, и всегда в такие моменты незаметно старалась соединить руку мамочки моей с рукой папочки. Но странно: руки их никак не соединялись в пожатии, а наоборот, становились при каждой моей попытке будто одеревеневшими, как бывает зимой, когда бегаешь долго без варежек и пальцы потом тебя не слушаются. И вот в такие минуты вдруг наступала странная тишина, и я пугалась её, потому что чувствовала, ещё лучше начиная это понимать, что теряю и маму, и папу.

По ночам, когда мне никто не мог помешать, я говорила слова, которые ещё не всегда понимала, но они сами из меня выходили: «Боженька, скажи мне, что плохого я сделала маме и папе? Почему они не могут снова улыбаться друг другу и играть со мной в прятки? Боженька, я же их люблю! Скажи мне, зачем они меня позвали к себе, а потом забыли, как когда-то ждали меня оттуда, с Небес, где звёзды смеются и лошадки с крыльями наперегонки летают?»

С этими словами я засыпала, и никто из родных не догадывался, сколько слёз высыхало на моей подушке к утру.

И вот наступил день самый недобрый и непонятый мной до сих пор. День, когда я осталась без моей мамочки. Взрослые дяди и тёти решили мою судьбу, и меня отдали папе. Все думали, что они делают всё как можно лучше для меня, но при этом они совершенно забыли обо мне. Но ведь у меня тоже есть сердце, и оно ещё умеет плакать! А вот смеяться оно стало уже редко. Смех как-то начал обходить меня стороной, даже тогда, когда все дети вокруг меня веселились на детской площадке.

Да, вот ещё что. Хотя папа меня не обижал и пытался всегда украсить, как говорили взрослые, мою жизнь, из-за отсутствия моей мамочки у него это не получалось, хотя я и заставляла себя улыбаться, чтобы показать ему, что мне с ним хорошо. Я даже не заметила, когда начала обманывать и себя, и папу, и всех наших знакомых людей, смотревших на меня как-то не так после того, как всё в жизни моей изменилось…

Я уже говорила вам, что хожу в детский сад. Не знаю почему, но меня после всего, что случилось, так и тянуло либо с кем-то подраться, либо отнять игрушку, хотя она мне была вовсе не нужна. Но чаще мне хотелось забиться в уголок, где меня никто не видит, и наблюдать, как играют мальчики и девочки из нашей группы. Их игры в дочки-матери я не понимала и никогда в них не играла. Но зато, когда за детьми приходили мамы, я старалась замечать всё: и как они одевают своих ребят, и что говорят им, и даже как расчёсывают волосы девочкам.

И вот в один день я будто в первый раз увидела маму одной нашей девочки. Не знаю почему, но я всегда хотела её видеть, когда она приходила забирать свою дочку — её зовут Стела. Как я завидовала этой девочке, которой доставалось от мамы столько ласки и добрых слов! Те слова я выучила наизусть. Там были и «моё солнышко», и «принцесса моя», и «ласточка», и ещё многое такое, от чего у меня вдруг совершенно неожиданно к горлу что-то подступало и перехватывало дыхание, а потом очень быстро переходило к глазам, и я начинала плакать. Правда, я стеснялась показывать слёзы и уходила подальше от Стелы и её мамы.

Но вот как-то раз мама этой девочки подошла ко мне и незаметно — это ей так казалось — слегка провела рукой по моим волосам, а затем погладила меня. Я замерла, боясь шелохнуться, чтобы, не дай бог, она не убрала свои руки так скоро. Её доченька, её солнышко смотрела на меня как-то обиженно, но с места не тронулась и к маме своей не подбежала. И вот с того дня эта тётя никогда уже не уходила из группы, пока не поцелует меня и не поговорит со мной. Мне показалось тогда, что это сам Боженька послал её ко мне. Он, наверное, не хотел, чтобы я плакала.

Однажды, когда я увидела вновь её в нашей группе, — нет, не в группе, а во дворе нашего сада, — не знаю, как это получилось, но я бросилась к ней навстречу раньше, чем успела добежать до неё Стела, дочка её. Я обняла её за шею крепко-крепко и сказала ей: «Я люблю тебя!» А когда подняла взгляд, то увидела глаза её дочки… Вы, взрослые, думаете, что мы по сравнению с вами маленькие и глупые, но это неправда, потому что в глазах этой девочки я заметила страх. Она смотрела на меня и свою маму и чего-то боялась. «Чего она испугалась?» — подумала я.

И тут моё сердце забилось и стало немного больно в том месте, где оно находится. И я поняла, в чём тут дело. И тогда, всё ещё обнимая её маму, я сказала девочке этой: «Ты не бойся, я твою маму не заберу. Она будет твоей всегда. Вот увидишь!»

Сама эти слова говорю, а от её мамы почему-то не хочу отходить и рук своих от неё не отнимаю. И чувствую, что она ещё крепче меня к себе прижимать начала.

И тогда у меня внутри что-то задрожало, а затем всё прошло, и мне стало легко и радостно. Словно я что-то с себя тяжёлое сбросила. А у мамы этой девочки на глазах появились слёзы, и она стала меня — ну точь-в-точь будто я её доченька — и в щёчки целовать, и волосики мои гладить, и пальчики мои поцеловала. И при этом говорила столько нежных слов, что я от радости и счастья напрочь их забыла, потому что помнила уже лишь только этот миг, когда ко мне снова, как это бывало когда-то давно, солнышко заглянуло и накрыло своими лучами меня всю с ног до головы. И, смеясь, шептало мне: «Ну, теперь у тебя всё будет хорошо. Вот увидишь! Я снова с тобой…»

.

© Copyright: Странники Вечности, 2013
Свидетельство о публикации №213080602083

.

.

ВОСПИТАНИЕ ВЕРЫ

.

Нам известна только одна сторона реальности, которая состоит из привычных вещей, дел и обязанностей, составляющих жизнь. А что находится дальше, за горизонтом однообразных мыслей и желаний? Чем наполнится наше существование, если изменить цели и стремления? Эти вопросы преследовали меня с детства.

Это случилось, когда Земля задыхалась под бременем тьмы, но время её очищения было уже близко.

Он пришёл поздним вечером. Сияющий образ на миг озарил сумрачное пространство комнаты. От Него веяло добротой и мудростью. Всё внутри меня наполнилось радостью. Я ещё не знала, кто Он, но в голове уже крутились вопросы, которые хотелось задать.

Пытаясь унять беспорядочно скачущие мысли, я на какие-то мгновения потеряла нить реальности. Яркая вспышка вернула моё внимание к дивному гостю, но Он уже ушёл. И только в сердце лёгким ветерком пронеслось напутственное прощание.

Я долго ждала нового визита. Шли недели, а Он почему-то не появлялся. Сознание разъедали сомнения: вдруг всё испытанное мной было лишь миражом, фантазией? Но внутреннее предчувствие, которое пытались забить мелкие мысли, говорило, что вскоре будет долгожданная встреча и к ней нужно очень серьёзно готовиться.

Только, как часто бывает, я не прислушалась к внутреннему голосу и продолжала жить в сомнениях. Будто бы несомая бурной речкой, я то искренне верила в существование неведомого мира, населённого Лучезарными Существами, то в отчаянии начинала убеждать себя в абсурдности этой идеи.

И однажды, когда я была совсем выведена из равновесия, а психика напоминала клокочущий вулкан, ко мне вновь пришёл таинственный гость. Как и в прошлый раз, полумрак комнаты развеял мягкий свет, в котором на миг проявились очертания высокой фигуры. Восторг мой затмил возможность здраво смотреть на вещи. В голове пульсировала одна мысль: наконец-то Он пришёл! А сердце, предчувствуя беду, тихонько шептало: задумайся!

Но мудрое предупреждение было отброшено. В сознании моём бушевала буря, волны жалости к себе сменялись дерзкими вопросами к гостю. То меня возмущало, почему Он так долго не появлялся, то потоки радости от того, что Он всё-таки пришёл, смывали раздражение.

За этим хаосом мыслей и чувств, за этой вспышкой восторга я не заметила подлога. Маска прежнего дивного гостя скрывала тёмное существо, щупальца которого проникали в моё сознание, подавляя волю.

Я продолжала вести путанный диалог сама с собой, когда мои внутренние споры прервал тихий голос. Скорее, это был даже не голос— в моей голове чётко и ясно пронеслись чужие мысли. Мне предложили сотрудничать, и картины будущей славы, вспыхнув в воспалённом сознании, полностью сожгли последние колебания. Оставалось лишь подкрепить лестное предложение согласием.

Но в этот миг отчаянный крик внутреннего протеста, исходивший из самых глубин сердца, разорвал пелену эгоистического дурмана. Яркий свет, что окутывал фигуру гостя, померк, открыв взору уродливые черты. Мелодичный голос превратился в злое шипение.

Мой гость быстро уловил произошедшие перемены и, не заставляя себя долго ждать, метнул в мою сторону чёрный шар. Волна обиды и жалости к себе поднялась из глубины моей души. Потом, парализуя сознание, начал разрастаться страх. И только сердце, как светлый маячок, продолжало гореть, не поддаваясь запугиванию. Этот свет был намного сильнее, чем гипнотическое воздействие нежданного гостя. И я поверила, что смогу победить ростки чужой воли, которые оплели моё сознание липкой серой паутиной. Чистая вера с огромной скоростью раздувала огонёк сердца, разрушая оковы страха, и чёрный шар разбился о заградительную сеть моей разгоревшейся ауры. Тёмное существо, видя, что потерпело поражение, поспешило исчезнуть.

После этого случая, грозившего порабощением моего сознания, я стала более внимательной к своим мыслям и словам. Поняла и то, что, раздираемая страстями, никогда не найду дорогу к Светлому Гостю, посетившему меня однажды. То, что Он должен прийти снова, я знала точно. И для того, чтобы сделать эту встречу реальной, отбросив сомнения, приступила к работе, к работе над собой, что требовала самодисциплины и верности Существу, которое сердце признало Учителем.

И как только я забыла о раздражении, научилась любить каждое мгновение жизни— Он пришёл, и Его приход ознаменовал новый рубеж в моей судьбе. Теперь, когда я была готова к встрече, всё было по-другому. На чистое и спокойное, как гладь озера, сознание ложились новые знания, призывающие к новому труду. А сердце, признав знакомые вибрации любви, шедшие от долгожданного Существа, ликовало.

Так, пройдя через бездну отрицания, я вынесла урок, суть которого — воспитание верности и веры. И только преодолев первые ступени самодисциплины, смогла прикоснуться к миру, в котором царит гармония и Свет, сумела найти ответы на мучившие меня долгое время вопросы.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2019
Свидетельство о публикации №219020901452

.

.

УЧИТЕЛЬ РУССКОГО

.

В шестом классе к нам пришёл новый учитель по русскому. На первом же уроке литературы сказал: «Я прекрасно понимаю, что этот предмет в дальнейшей жизни понадобится далеко не всем вам. Может, кто-то из вас собирается посвятить себя точным наукам и, чтобы поступить в ВУЗ, хочет сосредоточиться на более важных для себя предметах. Может, кто-то намерен стать слесарем или водителем, швеёй или продавцом, простым рабочим или дворником (тут все мы дружно заржали, но учитель говорил очень серьёзно) — в этом случае без моего предмета вы тоже вполне проживёте. Я не стану предъявлять к вам больших требований и аттестат портить вам не намерен. Но и меня поймите: ставить оценки просто так я не могу, поэтому предлагаю такие условия. Если вы не считаете нужным тратить время на прочтение программной литературы и её анализ — берёте критику и пишете по ней сочинение. Придираться особо не буду, и за прилежное переписывание критических статей свою твёрдую «тройку» вы получите. Если же вам нужна оценка более высокая, то принимаются только собственные соображения по теме. Хотя бы пару слов, но своих, хоть как-то обоснованных, конечно. «Четвёрка» — это минимум, на который вы можете рассчитывать в данном случае. А если изложите свою мысль более-менее грамотно и последовательно — «пятёрка» вам обеспечена. Чтобы было понятно: я не против изучения критики и считаю, что мнения других людей способны расширить ваше видение мира. Читайте, изучайте — это только приветствуется. Но жду от вас ваших собственных выводов, изложенных вашими словами. А что касается русского языка — грамотно писать никому не помешает, так что извините, буду требовать от всех».

И он стал ненавязчиво и незаметно для нас самих учить нас думать. Не загонял в рамки, не призывал следовать общепринятым шаблонам, не поощрял равнения на авторитеты. Даже самые бредовые идеи терпеливо разбирал и при помощи наводящих вопросов помогал анализировать, выстраивать логическую цепочку, заполнять пробелы в рассуждениях. Не позволял другим смеяться над слишком уж нестандартными мнениями и, находя в них хоть толику здравого смысла, доказывал их право на существование, затем их расширяя, развивая и по ходу корректируя. При этом не цеплялся за учебную программу и часто ей в ущерб задавал сочинения на жизненные темы, за что периодически вызывался «на ковёр» к директору.

Тогда мы были не в состоянии оценить, что таким образом он готовил нас к суровой реальности взрослой жизни, давал шанс осмыслить различные её стороны заранее, чтобы потом мы могли не совершить непоправимых ошибок. Часто в процессе разбора какого-то произведения спрашивал: согласны ли вы с мнением этого персонажа? а как бы поступили на его месте вы и почему? Или рисовал ситуацию — из жизни, из книги, из фильма — и предлагал смоделировать различные сценарии её развития, тем самым развивая в нас навык прогнозировать свои действия и думать об их последствиях.

Интерес к чтению он привил нам оригинальным способом. Рассказывал какую-нибудь историю, а то и несколько подряд с нарастающей степенью интересности. Нужно сказать, что делал он это очень увлекательно, иногда для наглядности используя предметы обстановки и предлагая кому-то из нас изображать персонажей своего повествования. Мы слушали с открытыми ртами, живые и красочные сцены проносились перед нашими глазами, вряд ли кого-то оставляя равнодушными. И каково же было наше разочарование, когда на самом интересном месте звенел звонок! Заинтригованные, мы уговаривали учителя задержаться на пару минут и хотя бы в двух словах досказать, чем же всё закончилось. Но он только виновато разводил руками и говорил, что ему ещё нужно успеть подготовиться к уроку в другом классе. «А в следующий раз расскажете?!» — с надеждой спрашивали мы. «К сожалению, у нас на это не будет времени, — отвечал он. — Мы и так сегодня весь урок проговорили, а учебную программу-то никто не отменял… Но если кому-то о́чень интересно, что было дальше… (тут он принимал безразличный вид и делал таинственную паузу, которую мы заполняли воплями: «Интересно! Конечно, интересно!»), записывайте информацию: все эти истории — из книги…»

Получив заветную «информацию», мы, расталкивая друг друга, мчались в школьную библиотеку, где вялая библиотекарша неизменно встречала нас недовольным ворчанием: «Экземпляров на вас не напасёшься!» Те, кому книг не хватило, разочарованно пристраивались к кому-то в очередь, и мы читали, читали, читали в надежде поскорее добраться до «той самой» истории.

Иногда рекомендованными книгами оказывались произведения, которые нам предстояло изучать в следующем году, иногда к школьной программе они не имели никакого отношения, но всегда это были вещи с глубоким смыслом, которые раскрывали перед нами важные грани жизни. Малым объёмом и лёгкостью восприятия такие книги чаще всего не отличались, поэтому периодически кто-то, устав от поисков интригующей истории, приставал к учителю с вопросом, на какой странице она начинается, ну хоть приблизительно. «Да не помню уже, —неизменно отмахивался он. — Вы читайте, читайте. Где-то там всё равно найдёте».

И мы читали. Скрепя сердце, с раздражением, плюясь на «эту муть» и поминая автора незлым тихим словом, но постепенно втягиваясь в сюжет. И когда, наконец, добирались до «того самого» места, ради которого, собственно, и шли на такую жертву, могло оказаться, что история эта укладывается всего в пару абзацев и является малозначительным эпизодом, не имеющим отношения к основному сюжету, эпизодом, который приобрёл для нас такую притягательность лишь благодаря повествовательному таланту нашего учителя. Но для многих из нас это уже не имело значения: произведение в целом часто оказывалось не таким уж «тупым», каким представлялось вначале, и мы по собственной воле осиливали его до конца, незаметно для самих себя шаг за шагом расширяя собственное сознание.

Уважение, которым пользовался у нас учитель русского, было безусловным и возникло как-то само собой, с первого момента нашего с ним знакомства. Хотя мы прослыли как самый сложный класс и умудрились довести до слёз и выжить из школы не одного преподавателя, «испытывать» этого учителя, давать ему обидные прозвища и вести себя в его присутствии неподобающим образом никому из нас даже не пришло в голову. Так сложилось без каких бы то ни было усилий с его стороны: он ни разу не повысил на нас голос, не пугал директором, родителями и двойками и вообще никоим образом не демонстрировал свою власть, так же как не пытался добиться нашего расположения заискиванием и всякими «пряниками». Но какая-то необъяснимая мощь, мягкая, добрая, но справедливая и несломимая одновременно, неизменно исходила от этого человека, охватывая собой окружающих, взывая к лучшему в их сердцах и в то же время не позволяя садиться на голову.

Удивительно, но его сразу и безоговорочно признал даже наш парнишка-зверёныш, ходячая катастрофа местного значения, четырнадцатилетия которого с нетерпением ожидал весь педагогический коллектив нашей школы вкупе с исправительной колонией для несовершеннолетних. Сколько мы его знали, он относился к учёбе и преподавателям с презрением, позволяя себе в разговоре со старшими хамить, нецензурно выражаться, плеваться и вообще вытворять всё, что ему заблагорассудится. Лишь на уроках нового учителя вёл себя прилично и, как ни странно, начал проявлять некоторый интерес к происходящему. Даже — о чудо! —время от времени стал тянуть руку и, изо всех сил стараясь обходиться без матерных слов, активно помогая себе жестами, пытался более-менее внятно выразить свои соображения по обсуждаемой теме. Поначалу, когда у него в журнале начали появляться «четвёрки» по русской литературе, наша классная руководительница глазам своим не поверила — ведь у него и «троек»-то отродясь не водилось. Была даже попытка выяснить, не нарисовал ли этот разбойник «четвёрок» из своих законных «единиц», что уже как-то случалось. Но нет — и весь класс, и сам учитель русского подтвердили: всё честно. А обвиняемый, поставленный у доски на всеобщее обозрение, обвёл классную руководительницу нахальным взглядом и с самодовольным видом удалился за свою парту.

Была ещё история с девочкой-хорошисткой, любимицей преподавателей и объектом насмешек одноклассников. Учёба давалась ей нелегко, но она так старалась, чтобы завершить четверть без «троек», оставалась после уроков на пересдачи, писала дополнительные рефераты — и тут беда: явный «трояк» по русской литературе намечается.

Я на перемене дежурила в классе, когда её родители приходили разбираться. Мать возмущалась: «Ночами ребёнок не спит, литературу вашу всё учит, а у неё же кроме вашего предмета и другие есть! Что вы от неё хотите?! Она ведь сочинения отлично пишет, сама проверяла. Вон по библиотекам целыми днями пропадает, старается…»—«И правда, нехорошо получается, — согласился учитель. — Я ей тоже сколько раз говорил: ты же девочка прилежная, все книги по программе ещё летом прочитала, так теперь и делать-то ничего не надо. Тему даю — просто ответь как сама понимаешь, хоть пару слов, и меньше «четвёрки» не поставлю. А она — теряется, за конспект хватается. Всё заученными словами привыкла, потому и просиживает в библиотеках. Ваша дочь очень трудолюбива и память у неё отличная, но знания оценивать по этим критериям я не могу». — «Другие же могут!» — раздражённо фыркнула мать. «А я — нет, — отрезал учитель. —Да и не в оценках дело. Без своего мнения ей в жизни тяжело придётся, и никакой диплом не поможет». —«Это уж наши заботы, — снова фыркнула женщина и бросила требовательный взгляд на мужа, который сразу как-то стушевался и впервые за всё время пробубнил что-то несвязное в подтверждение. — А с вашей манерой оценивать знания мы будем разбираться! Любой филолог подтвердит высокий уровень сочинений моей дочери!»

И они удалились: она — с победным видом и высоко поднятой головой, он —следом, виновато опустив взгляд и, в отличие от жены, не забыв вежливо попрощаться на выходе. А учитель уложил в потёртый дипломат свои бумаги, не спеша застегнул пиджак и как всегда спокойно вышел из класса.

«Да, мамочка — не подарок, — с сочувствием подумала я. — Куда уж ребёнку, если даже муж у неё собственного мнения не имеет…» И решила больше даже про себя не называть одноклассницу тупой зубрилкой.

Девочка эта всё же получила за четверть свою единственную «тройку», но, кажется, в отличие от своей матери, в обиде на учителя не была. А вскоре, смущаясь и краснея, начала отвечать своими словами, причём не только на уроках русской литературы…

Можно ли сказать, что мы любили нашего учителя? Несомненно. Но не той восторженной любовью, какой любят преподавателей, что выбирают товарищескую манеру общения с учениками. Мы не бегали за ним хвостиком, не облепляли его на переменах, не вываливали на него свои радости и горести, не пытались выразить ему своё обожание. Он просто был — как солнце, которое ненавязчиво светит всему вокруг, такое естественное, что о нём не задумываешься. Рядом с ним нам было просто хорошо, в его присутствии мы чувствовали себя спокойно и защищённо, и нам было этого достаточно.

Что мы о нём знали? Почти ничего. Невысокий худощавый мужчина за пятьдесят с седеющими русыми волосами до плеч, в поношенном, но неизменно опрятном сером костюме. Что бы ни происходило — всегда спокойный, доброжелательный и внимательный. Казалось, никакие обстоятельства мира не могут вывести его из себя, отчего он представлялся оплотом стабильности и надёжности в бурном водовороте житейских будней. Приезжал в школу на стареньких «Жигулях», что частенько показывали свой норов, не желая заводиться и требуя к себе повышенного внимания хозяина. О себе никогда не рассказывал. Не то чтобы скрывал — он вообще был очень открыт и прост в общении, не признавая запретных тем, — просто мы, несмотря на наше чрезмерное любопытство, почему-то никогда его об этом не спрашивали. Но, невзирая на эту простоту, было в нём что-то такое, от чего, подходя, невольно внутренне подбираешься… чтобы соответствовать, что ли.

Думаю, в школьном коллективе ему было нелегко. На переменах преподаватели спешили в учительскую, чтобы поболтать о том о сём, но его среди них никогда не было. Он проводил перемены в классе, беседуя с подходящими к нему учениками или погрузившись в чтение какой-нибудь книги. Коллеги избегали его, обращаясь подчёркнуто официально и только по необходимости, но это, казалось, его нисколько не беспокоило. Сложные отношения сложились у него и с директором: тот не раз с сердитым видом вызывал его к себе в кабинет, как позже докладывала «разведка» — за самовольное отступление от школьной программы и балаган на уроках.(«Балаганом» в глазах сторонних наблюдателей выглядели те самые увлекательные рассказы учителя, что порой превращались в импровизированные театральные представления с нашим участием.)Но, невзирая ни на что, преподаватель русского оставался верен себе, ничем не выказывая своего огорчения сложившимся положением дел и продолжая неизменно светить всем, кто его окружает, независимо от их к нему отношения.

Мне этот человек, сам того не осознавая, помог поверить в себя и указал путь в хаосе жизни, хотя оценить я это смогла только многие годы спустя.

Так получилось, что меня с детства не привлекали многие ценности и интересы, которыми жили окружающие. Не было и никаких идей по поводу того, кем хочу стать в будущем: всё, что я видела вокруг, казалось чуждым настолько, что даже в воображении не удавалось примерить на себя известные мне роли. И это несмотря на то, что я с большим увлечением осваивала самые различные навыки и имела неиссякаемый интерес к познанию окружающего.

Жизнь от такой неопределённости представлялась полной бессмыслицей, вызывая растерянность и страх перед будущим, и я часто с содроганием думала о том, что же буду делать после школы. Спрашивала родителей, ради чего мы живём, — «Ради детей», — получала неизменный ответ, и бабушка авторитетно подтверждала: «Долг каждой женщины — родить и воспитать хотя бы одного ребёнка». Чувство безысходности от этого разрасталось до неимоверности, так как стремление создавать семью у меня тоже напрочь отсутствовало и, в отличие от своих подружек, я совершенно не представляла себя в роли матери. А жизнь только лишь ради детей казалась тупиком: ведь если конечной целью нашего существования является банальное продолжение рода, то выходит, что развитие человека как личности ничего не значит? К чему тогда цивилизация, культура, наука, образование, нравственность? К чему все потуги? Только для того, чтобы обеспечить более комфортное существование своему потомству?

В общем, хотя жизнь и казалась мне штукой ужасно увлекательной, места для себя я в ней не видела. На фоне того, что у других с данным вопросом проблем не возникало, это угнетало и пугало вдвойне. Чтобы хоть как-то заполнить внутреннюю пустоту, я честно пыталась увлечься тем, чем было принято увлекаться в моей среде, что неизменно вызывало сильный внутренний протест и только обостряло чувство бессмысленности происходящего. Моё сознание категорически отказывалось участвовать в этом театре абсурда, отчаянно желая проявить себя в чём-то НАСТОЯЩЕМ.

Как-то разна уроке русской литературы нам задали сочинение на тему «Каким я хочу видеть своё будущее». Не зная, о чём писать, я насочиняла что-то вполне стандартное насчёт какой-то профессии — лишь бы от меня отвязались — и успешно об этом забыла. Но на следующем уроке, ознакомившись с нашими творениями, учитель решил продолжить разбор темы. Сначала перечислил варианты наших мечтаний, которые оказались весьма однотипными и сводились к высшему образованию, работе по специальности, а у некоторых кроме всего—ещё и к счастливой семейной жизни. А потом сказал:

——Стремления каждого из вас похвальны. Но знаете ли вы, что в жизни встречаются люди, которые избирают другие пути?

Эти слова заставили меня оторваться от интересной книжки, которую я тайком читала во время урока, а учитель продолжил:

——В жизни существуют общепринятые и общепризнанные пути, которыми идут многие, и пути непривычные, порой осуждаемые большинством, но имеющие такое же право на существование и заслуживающие уважения. Я бы хотел, чтобы вы узнали о них, прежде чем выйдете во взрослую жизнь. Может, в своё время это поможет вам сделать правильный выбор.

И он начал рассказывать нам разные истории.

Об одном своём бывшем ученике, гениальном мальчике, которому все пророчили великое научное будущее, но который сам видел себя не иначе как коком на корабле и, невзирая на презрительные насмешки окружающих и протест родителей, нашёл в этом деле своё призвание.

О женщине из интеллигентной семьи, которую не сделали счастливой два высших образования и руководящая должность. Настоящую удовлетворённость жизнью она ощутила, когда обстоятельства вынудили её подрабатывать дворником в городском парке, среди гармонии и тишины природы.

О последнем китайском императоре, которому после революции оставили жизнь. Он стал садовником в ботаническом саду и утверждал, что лишь здесь ощутил себя на своём месте и обрёл внутреннюю гармонию.

О женщинах-лётчиках, строителях, военных и учёных.

О мужчинах-воспитателях, портных, библиотекарях и поварах.

Об инженерах и офицерах, актёрах и грузчиках, мусорщиках и сапожниках…

Подобных историй было много, и все они подводили нас к тому, что нет профессий достойных и недостойных, мужских и женских, предпочтительных и нежелательных, что таковыми их делает общественное мнение, которое создаётся и навязывается большинством, и что абсолютно каждая из них вносит свой незаменимый вклад в жизнь всего общества.

Потом разговор как-то сам собой перешёл на тему семьи, и учитель сказал:

——Многие из вас написали, что мечтают создать семью и воспитывать детей. Это естественно, ведь потребность в любви заложена в человека природой, а дети — продолжение рода и смысл жизни для большинства из нас. Для большинства, но не для всех. (Тут я навострила уши и затаила дыхание.) Знаете ли вы, что есть люди, которые к этому не стремятся?

——Такие люди — эгоисты, — категорично заявила отличница с первой парты. — Они хотят жить в своё удовольствие, ни о ком не заботясь.

——Случается и такое, — согласился учитель, — но не всегда. Бывают люди, которые просто видят смысл жизни в другом.

——Даже женщины? — удивилась соседка отличницы. — Женщина ведь создана для того, чтобы рожать и воспитывать детей. Это её главная обязанность.

——Женщина может рожать, — ответил учитель, — но она не обязана этого делать. Мы живём не в средние века, сейчас любые вопросы относительно своей жизни каждый человек, независимо от пола, вправе решать самостоятельно. Следуя своей природе, выбор в пользу семьи и детей делает большинство женщин — отсюда и сложилось мнение, что подобным образом должны поступать все. Некоторые не испытывают потребности в семейной жизни, но всё же выбирают её, не желая выглядеть белыми воронами или поддаваясь давлению окружающих. Не думаю, что, переступив через себя в угоду общественному мнению, они найдут своё счастье и дадут его своим близким. Поэтому, решив создать семью, хорошо подумайте, действительно ли это важно лично для вас. Если нет — не стоит ломать жизнь себе и своему избраннику. В мире есть множество занятий, которым, помимо семьи, может посвятить себя человек — как женщина, так и мужчина.

И он снова начал рассказывать истории — о людях самых разных профессий, что даже не помышляют о семье, найдя себя в самоотдаче через свою деятельность.

О семейных парах, в которых оба партнёра вместе трудятся в избранном направлении, не испытывая потребности рожать и воспитывать детей.

О Матери Терезе и подобных ей энтузиастах, не видящих для себя иного смысла жизни кроме как в помощи обездоленным. О добровольцах, что, оставляя семьи, едут в места стихийных бедствий и очаги эпидемий, самоотверженно трудятся в хосписах и лепрозориях.

О священниках, философах и проповедниках, что находят смысл в праведной жизни и несении в мир своего мировоззрения.

О людях, уходящих в монастыри и уединяющихся на природе, чтобы посвятить жизнь самопознанию и служению Богу.

Какие-то истории мы слушали с интересом, какие-то — с недоверием, некоторые у многих вызывали презрительные ухмылки и смешки. Но когда речь дошла до служения Богу — класс разразился громким хохотом и язвительными комментариями. Призвав к тишине, учитель сказал:

——Зря смеётесь. Уважения достоин любой выбор, если только он не ущемляет права других. Мир бесконечно разнообразен, и каждый из нас видит его лишь со своей точки зрения, которая является далеко не единственной и уж тем более не единственно верной, даже если её разделяет большинство. Поэтому не стоит осуждать кого-либо лишь за то, что он живёт и мыслит по-другому. Вспомните историю: очень многие люди, которые оставили в жизни яркий след и которых мы сейчас считаем великими, осуждались и презирались своим окружением, высмеивались и терпели гонения, потому что были не такими, как все. И кто знает, кем станет тот, кто сейчас страдает от ваших насмешек?

——А если он станет великим сапожником?! — выкрикнул кто-то с задней парты, и класс поддержал его дружным гоготом.

——Я бы не стал судить о человеке по его профессии и социальному статусу, — ответил учитель. — Можно быть и великим сапожником, если твои человеческие качества на высоте, если ты испытываешь удовлетворение от своей работы и выполняешь её с душой, если ты мастер своего дела и люди с благодарностью отзываются о твоём труде. И можно быть ничтожным директором завода, если ты мелочен и склочен, если от твоего характера страдают подчинённые, если твоё занятие не приносит тебе счастья и ты выполняешь свои обязанности спустя рукава. Кстати, в ХYI веке в Германии жил один человек, которого звали Яков Бёме. Так вот: он родился в бедной крестьянской семье и всю свою жизнь проработал сапожником, мало того — был безграмотен, но это не помешало ему стать великим философом, известным сейчас во всём мире.

Класс притих, задумался. А учитель спросил:

——Скажите, какой критерий в выборе жизненного пути вы считаете для себя главным?

Кто-то назвал достаток и успешность, но большинство главным посчитали счастье, внутреннюю удовлетворённость своей жизнью.

——Вот видите, — сказал учитель, — именно внутреннюю удовлетворённость вы ставите на первое место. И вряд ли станете отрицать, что все люди разные. Почему же вы думаете, будто то, что принесёт удовлетворённость конкретно вам, должно принести её и всем остальным? И на каких основаниях считаете себя вправе презрительно относиться к «инакомыслящим»? Ведь тогда любой другой может относиться к вам подобным же образом только потому, что вы не разделяете его взглядов и ценностей. Вспомните басню про лису и журавля. Так и у нас: то, что для одного — мечта, для кого-то может стать тяжёлой ношей, которая сделает его несчастным и которую он если и будет тянуть, то лишь из чувства долга. Потому нельзя навязывать другим свои идеалы и осуждать то, что не находит отклика в вашей душе. Если человек делает выбор, кажущийся вам странным, значит, он видит в нём важный для себя смысл, которого мы не понимаем. Осуждения же заслуживают лишь люди, что умышленно причиняют другим зло. Это единственный выбор, который недопустим.

Тут подняла руку та самая отличница с первой парты и сказала:

——А я думаю, что от деятельности человека не просто не должны страдать другие, но она должна ещё и приносить пользу обществу. Вот вы говорили о служении Богу. Но мы-то знаем, что Бога нет, никакой нормальный человек не будет в него верить. Какая кому польза от служения тому, что не существует?

——Не нам судить о нормальности или ненормальности того, кто нам непонятен. Ведь с его точки зрения можем казаться ненормальными все мы, и правда может оказаться вовсе не на нашей стороне. К примеру, раньше люди верили, что Солнце вращается вокруг Земли, и считали ненормальным Галилея, который утверждал обратное. И кто оказался прав? А существование Бога никто ещё не доказал и не опроверг, этот вопрос остаётся открытым. Зато уже многие доказали существование явлений и сил, нам непонятных и пока неизученных, которые вполне могут трактоваться людьми как божественные проявления. А насчёт пользы… Если так рассуждать, то какая миру польза от актёров, музыкантов, художников, поэтов?

——Ну… они же… для души. Чтобы людей… вдохновлять… — замялась девочка и смущённо замолчала.

——Для души, — подтвердил учитель. — Только у разных душ потребности разные. Одним музыку подавай, другим балет, третьи в спорт идут или в какое-то ремесло, четвёртые себя познать стремятся и посвящают жизнь тому, чтобы стать лучше и тем приблизиться к своему богу. В общем, каждого вдохновляет что-то своё, поэтому не стоит судить только по себе. Представь себе глухого человека, который, не имея возможности слышать музыку, считает увлечение музыканта глупым и бесполезным. Но каждый, кто слышит, с ним не согласится. Точно так же служение Богу или любое другое занятие. В мире есть немало людей, которые выбирают пути, непонятные для большинства— значит, для них это очень важно, так же, как для тебя стать врачом, а может, даже важнее. И значит, что на этом пути они находят что-то для себя действительно значительное — согласись, никто по собственной воле не станет долго заниматься делом, не приносящим никаких результатов. Непривычный выбор этих людей вовсе не говорит об их ущербности. Скорее, это говорит об ущербности тех, кто его не понимает, ведь они, подобно глухим, не способны воспринимать какую-то грань реальности, а потому и не испытывают потребности в её познании. А если говорить о пользе… Служение Богу, если оно настоящее и идёт от сердца, обязательно побуждает человека к совершенствованию. Возьми тех, кого называют святыми: они своим примером подвигают людей становиться чище, лучше, справедливей, учат состраданию и любви к ближним и проявляют действенную о них заботу. Так что польза для общества от искренне верующих очевидна, и уж их-то меньше всего можно обвинять в эгоизме. Конечно, я не говорю о фанатиках и лицемерах, которых немало в любом деле…

Мы ещё долго говорили на эту тему. Следующим уроком у нас должен был быть русский язык, но учитель решил перенести запланированный диктант на другой раз, чтобы не прерывать начатую беседу, которая захватила всех нас. Он говорил о том, что человек может почувствовать себя счастливым, только если найдёт своё место в жизни. О том, что общепринятые ценности и идеалы подходят далеко не всем, и что поэтому важно понять, в чём испытываешь потребность именно ты, чему именно ты хочешь посвятить данную тебе жизнь. О том, что очень многие, идя на поводу чужих мнений, обрекают себя на пожизненные страдания. О том, что поэтому так важно не бояться быть самим собой и отстаивать свои стремления…

Когда прозвенел звонок, учитель сказал:

——А теперь — домашнее задание. Подумайте, действительно ли вы желаете для себя той жизни, о которой написали. Не обязательно писать сочинение или отвечать. Просто подумайте…

Эта беседа ещё не один день занимала моё сознание, постепенно рассеивая страх перед будущим и укрепляя веру в то, что жизнь вовсе не бессмысленна — просто её смысл мне ещё не открылся. Фраза учителя о бесконечном разнообразии мира давала надежду на то, что среди этого разнообразия обязательно найдётся занятие и для меня, занятие, которое позволит мне чувствовать себя на своём месте. А потому нет никакой необходимости подстраиваться под других и выбирать из того, что меня совсем не привлекает. Просто жить, оставаться собой и лишь не переступать грань, когда мои действия могут причинить вред другим. На всё остальное, как бы это ни воспринимали окружающие, я имею полное право.

Это понимание принесло внутреннее спокойствие и необыкновенную свободу от чьих бы то ни было мнений. Меня перестали задевать чужие суждения и насмешки одноклассников, я перестала искать опору в ком-то и начала обретать её в себе, всё больше доверяя голосу своего сердца. Всё новое и необычное, являя контраст с серой обыденностью, стало привлекать меня с удвоенной силой, и я погружалась в его изучение с головой, расширяя свои познания об этом мире и человеке. Одновременно всё больше убеждалась в том, что оставленное позади, всё то, во что я безуспешно пыталась вжиться, не стоит и капли сожалений. Если и существует что-то, что станет для меня смыслом жизни, то оно там, в будущем. И я шла в это будущее уже без страха.

Спустя какое-то время на перемене перед уроком русского языка моё внимание привлекла раскрытая толстая книга на столе учителя. Когда я подошла поближе, порыв ветра из распахнутого окна перевернул страницы, открыв удивительную картинку: рождающийся младенец, ребёнок, юноша, зрелый мужчина, пожилой человек, умирающий глубокий старец… а затем — новое рождение и новый виток жизни, и дальше — волны подобных витков, уходящие в бесконечность. Разные возрасты, разные тела, что сменяют друг друга — и проходящая через них голубоватая искорка, остающаяся неизменной…

Заметив, что я увлечённо рассматриваю картинку, учитель оторвался от своих записей, перевернул книгу и показал мне её обложку.

——«Бхагавад-Гита», — сказал он, —фрагмент древнеиндийского эпоса. Ему пять тысяч лет, в нём записаны беседы воплощённого Бога со своим учеником — во всяком случае, так считают сами индийцы. А это… — он снова раскрыл картинку, — На Востоке верят, что человек, умирая, рождается снова, и так — бесконечно. Да, это многое объясняет…

Учитель задумался, будто бы ушёл в себя, и я не посмела нарушить его молчания, хотя вопрос, что же это объясняет, назойливо крутился на уме. А затем прозвенел звонок к началу урока, и мне пришлось вернуться за парту. Но с этого времени «Бхагавад-Гита» не выходила у меня из головы, а загадочная фраза учителя превратилась в навязчивую идею, чуть ли не жизненно важный вопрос, тайну, требующую непременной разгадки.

Чтобы разыскать «Бхагавад-Гиту», понадобилось несколько месяцев — в конце советской эпохи подобная литература была редкостью и в книжных магазинах не продавалась. Когда, наконец, эта книга почти в восемьсот страниц оказалась в моих руках, я прочла её, почти не отрываясь, всего за несколько дней. Читала легко, новые знания находили отклик в сердце и воспринимались как нечто само собой разумеющееся — как будто вспоминалось нечто естественное и давно понятное, но слегка подзабытое. Одновременно приходило отчётливое понимание: вот оно, то НАСТОЯЩЕЕ, без которого жизнь казалась бессмысленной. Нет, речь не шла о служении Кришне— конкретно этот путь меня не привлекал и присоединяться к его последователям я не собиралась. Но он позволил мне осознать потребность в духовном совершенствовании, на фоне чего как-то сами собой померкли и отпали многие мои прежние земные интересы.

Это было моё первое прикосновение к духовным знаниям, после которого начался осознанный и целенаправленный поиск в этом направлении, поиск, который спустя много лет вывел меня на мой Путь. И эту первую ступень самоосознания помог мне пройти школьный учитель, которого я вспоминаю с неизменной благодарностью как настоящего Учителя и Человека с большой буквы. Без света этого маяка у меня были все шансы заблудиться в лабиринте жизни и не выйти на тот перекрёсток, на котором я встречу своего Духовного Учителя.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2019
Свидетельство о публикации №219041300685

.

.

ЦЕНА МОЛЧАНИЯ

.

Некой местностью правил мудрый Совет Старейшин.

Однажды один из старцев ушёл в лес собирать целебные травы и не вернулся. А через некоторое время в селение явился мерзкий карлик с сообщением от тёмного колдуна. Он сказал, что это его хозяин пленил мудреца и в обмен на его жизнь выдвигает своё требование. Колдун желал получить один из магических секретов.

Тогда одиннадцать чародеев собрались на совет, а вместо отсутствующего старца решили пригласить его ученика для поддержания магического числа и сохранности силы Круга Двенадцати Магов. Они посчитали, что знаний, полученных Эйшей, — так звали этого юношу, — уже достаточно, чтобы Круг замкнулся. Чародеи сказали об этом Эйше, и он пришёл в назначенный час.

И вот сидят мудрецы и решают, как им быть, и Эйша среди них. Первым выступил с предложением один из самых авторитетных магов:

——Давайте посмотрим, многое ли мы теряем, выдав этот незначительный секрет, когда на карту поставлена жизнь нашего брата и сила Круга.

——Что может сделать один колдун, даже обладая этим секретом? Но когда мы будем снова вместе, нам ничего не стоит разрушить чары слуги Сатаны, если он вдруг решит воспользоваться полученным знанием, — поддержал его другой старейшина.

Эйша погрузился в раздумье. Если тёмный маг не может заставить Учителя выдать ему нужный секрет — а уж Учитель-то тоже понимает, что поставлено на карту, — то почему все присутствующие не учитывают решение его наставника и не задумываются о его мотиве?

Он хотел об этом сказать, но промолчал. Ещё он хотел напомнить, что Учитель предупреждал о недопустимости вступать в сделки с тьмой. «Тьма никогда не выполняет своих обещаний, — часто повторял он. — Вся природа тёмных построена на лжи и обмане, и дай им лизнуть хоть палец — они откусят руку по самый локоть».

Много предложений было ещё высказано мудрецами, но все они казались Эйше неправильными. «Как же они не осознают, что нельзя давать колдуну ни единого шанса?! — думал он. — Я тоже понимаю, что Учитель может погибнуть, моё сердце тоже переполняется болью при мысли, что ждёт наставника в случае его отказа говорить».

На ум приходили слова Учителя: «Я не боюсь смерти. Что есть смерть? Это лишь переход из одной формы существования в другую. Если мне придётся расстаться со своей бренной оболочкой, я легко приму это. Люди боятся лишиться тела и, цепляясь за земную жизнь, по глупости совершают непростительные ошибки. Они могут долгие десятилетия верно служить Свету, а когда на карту ставится их привязанность к телу — способны, поддавшись страху, перечеркнуть весь свой пройденный путь. А чего, собственно, бояться? Что пришёл конец этого воплощения? Значит, выходят сроки, назначенные тебе Творцом, чтобы ты в материальном мире взял все уроки, необходимые для роста твоего духа».

И об этом хотел сказать юноша, но снова промолчал. Он подумал, что уж это старейшины знают и без него и, высказывая свои предложения, обязательно всё учитывают. «Кто я такой, чтобы магам высочайшего ранга напоминать такие прописные истины? Учитель вложил в меня многое, но эти мудрецы знают больше меня в тысячу раз».

И Эйша, слушая слова старейшин, всё размышлял и размышлял.

Как-то раз Учитель обмолвился, что большое количество знаний не всегда гарантирует принятие правильного решения. Если личные мотивы заглушают голос сердца — горе любому, на какой бы высокой ступени он ни стоял. Также Учитель говорил, что суть эволюции в том, чтобы те, кто придут после нас, на фундаменте наших знаний возвели новое, более совершенное построение. Новаторский дух должен гореть в сердце всегда и открывать всё более широкие горизонты. Когда-то и мы со своими пониманиями и представлениями вынуждены будем признать, что время наше вышло, если не сумеем идти в ногу с эволюцией. Ведь так часто случается, что привычная форма мышления устаревает и рамки, сковавшие сознание, не позволяют больше видеть истину…

И об этом подумал Эйша, но предположил, что это не тот случай. Он побоялся выглядеть в глазах старцев жестоким или показаться наглым юнцом, не почитающим их мудрость. Но сердце протестовало против того, что говорилось на Совете.

Настал час принимать решение. Все были согласны с выдачей секретного знания. Эйша ещё мог что-то изменить, но промолчал.

Утром следующего дня к тёмному колдуну отправился посланник.

Прошло несколько дней, а Учителя всё не было. Эйша, снедаемый сомнениями и тревогой, лишился сна. По утрам он выходил на дорогу и высматривал своего наставника.

Однажды, присев на тёплый камень и разморившись на солнышке, юноша не заметил, как задремал. Во сне ему явился Учитель.

——Чему я учил тебя, Эйша? — спросил он. — Разве я дал тебе знания, чтобы ты в решающий момент молчал?

Эйша увидел, что стоит на лестнице в огромной библиотеке и ищет какую-то книгу. Тут же пришло понимание, что эта библиотека — кладовая его сознания. Все книги в ней — знания, что открыл ему наставник — были покрыты толстым слоем пыли.

В памяти всплыли моменты, как когда-то Учитель учил его избавляться от ограничений сознания. Юноша вспомнил, как впервые усвоил Закон Иерархии.

——Учитель всегда прав, — однажды говорил наставник целый день и на жизненных примерах показывал, как нужно поступать в силу Высших Законов в тех или иных случаях.

А на следующий день половину из всего этого он сделал иначе. Эйше это показалось противоречащим тому, что ему говорилось вчера. Но он вспомнил, что Учитель всегда прав и, даже не попытавшись разобраться, принял всё как есть. И промолчал.

——Всё ли тебе было понятно сегодня, Эйша?

——Да, Учитель, — смиренно ответил он.

——И у тебя не возникало вопросов в течение дня?

——Был вопрос, Учитель. Я не мог понять, почему вы вчера утверждали одно, а сегодня поступили по-другому. Но я вспомнил, что вы никогда не ошибаетесь, и просто принял происходящее как должное.

——Меня интересует, Эйша, почему ты не спросил о том, что тебя смутило. Я вижу, туман заволакивает твоё сердце. В тебе угасло стремление к познанию. Я намеренно создал противоречия, и потому я действительно прав. Но ты мог бы и «поспорить», — пошутил наставник. — Я хотел, чтобы ты научился размышлять и самостоятельно принимать решения, но ты не извлёк урок, ты лишь слепо повиновался. Но ты ведь не телёнок на привязи, идущий за хозяином, ты свободный дух, который несёт ответственность за каждый шаг в своей жизни. Научись находить истину. Что ты станешь делать, когда меня не будет рядом, когда ты останешься с этим миром один на один?

Эйша проснулся. Дорога всё так же была пуста. Он поплёлся домой, размышляя: «Слуга тьмы получил что хотел, но Учителя по-прежнему нет… Я был прав: с тьмой не может быть компромиссов».

На следующий день мрачнее тучи вернулся посланник, ведя за собой под уздцы лошадь, запряжённую в телегу. В ней лежало изувеченное тело Учителя. Обуглившиеся шрамы говорили о том, что его пытали калёным железом, а вырванный язык подтверждал стойкость Учителя и его умение идти до конца.

Круг из одиннадцати магов погрузился в скорбь. Эйша был возмущён происходящим и своей близорукостью. Тысячи слов Учителя пронеслись у него в голове: «Не привязывайся к формам… Дух бессмертен… Никогда не сдавайся… Ищи и действуй… Забудь авторитеты, в Истине все равны… Помни, что и последний может быть первым…»

Он смотрел на поникших чародеев, их печальные лица, и думал: «Не этого ли ждал тёмный колдун, прислав тело Учителя? Маги сидят в бездействии. Круг теряет силу. А я снова молчу, сокрушаясь потерей и своей ошибкой. Учитель жив, он жив во мне, а я молчу… Нет, не быть этому! Пусть говорит его голос во мне! Пусть торжествует Свет, а не тьма!»

Эйша встал и заговорил…

.

© Copyright: Странники Вечности, 2019
Свидетельство о публикации №219061801447

/

/.

ИССЕГЮЛЬ.

.

Красавица Иссегюль, зачерпнув воды в кувшин и дождавшись, когда поверхность станет зеркальной, стала любоваться своим отражением. Тугие косы толщиной в кулачок спадали ей на грудь и доходили до бёдер. Серебряные украшения подчёркивали красоту юного лица, делая его ещё более привлекательным. Вот сейчас, водрузив кувшин на плечо, она грациозно проплывёт по селению. Возможно, её увидит её возлюбленный и, как всегда, сверкая глазами, выкажет свой восторг, восхищаясь её красотой. Мысль о нём горячей волной разлилась по телу и окрасила ярким румянцем бархатную кожу щёк.

Волнующие мысли прервал нарастающий звук цоканья копыт. В сторону Иссегюль приближались всадники. С детства жившая только среди своих, девушка привыкла быть открытой и беззаботной. Не ведая страха, она поднялась во весь рост, поставила кувшин на плечо, отчего поза её стала невообразимо очаровательной и женственной. Она ещё ничего не ведала о мире, и, конечно, её начало одолевать любопытство — ведь не каждый день проезжают мимо богато разодетые путники.

Горцы обладают острым зрением, и Иссегюль не была исключением. Она уже отчётливо разглядела дорогую сбрую на жеребце особой масти, каких не было ни у кого в округе, под всадником, обладателем всей этой роскоши. Подняв взгляд на хана, как предположила Иссегюль, юная красавица вся сжалась. Что-то угрожающе-нехорошее почудилось ей в поведении его стражи. Страх заставил её вздрогнуть и начать действовать. Паника, возникшая в душе, подсказывала девушке, что нужно бежать подальше от этих глаз, от людей, что отделились от хана и галопом поскакали к ней. Один спешил отрезать ей путь к аулу, другие с гиканьем и улюлюканьем подгоняли лошадей, которые и так мчали их во весь дух. Выронив из рук кувшин и подхватив подол платья, прыгая по камням, словно газель, Иссегюль сорвалась домой. Теперь она уже стала догадываться о происходящем.

Как часто женщины за работой по дому делятся друг с другом всякими тайнами. Вышивая ковры, бабушка Иссегюль говорила о похищениях девушек из разных аулов в гарем хана, о том, какая судьба их там ждёт. Иногда, утомившись от неустанной жизненной борьбы и тяжёлого труда, бабушка выказывала некоторую зависть к доле тех, кто попал по воле рока во дворец богатого хозяина. А иногда, любуясь красотой гор, противоречила самой себе и говорила, что всё же свобода дороже всякого злата и серебра, бархата и шелков. Иссегюль не знала и не задумывалась, чьи судьбы лучше. Она просто жила и радовалась жизни. Девушка и предположить не могла, что может стать одной из тех, кого берут в жёны, не спрашивая согласия…

Убежать от преследователей Иссегюль не удалось. Она вырывалась и царапалась, как кошка, визжала и кусалась, как раненный зверь, но всё же оказалась связанной на спине лошади.

«Что же со мной теперь будет?! — в отчаянии думала она. — Как же мои мечты выйти замуж за Итаира и нарожать ему богатырей? А может, он меня спасёт? Приедет к хану и станет умолять отпустить меня?»

Юное дитя ещё верило в сказки и чудо. Несмотря на то, что тело её уже обрело прекрасные соблазнительные формы, в душе она была ещё совсем ребёнком.

По прибытии во владения хана девушку провели на женскую половину и приставили к ней евнуха, чтобы тот следил за каждым её шагом и предупреждал всевозможные отчаянные поступки пленницы. Попав в зал, где сидели женщины разных возрастов — от пожилых до таких же юных, как она сама, — Иссегюль забилась в угол, теребя распустившуюся косу. Исподлобья она смотрела на наложниц хана, обступивших и разглядывающих её, и ей казалось, что она попала в гнездо змей, которые вот-вот на неё бросятся.

Раскосые глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами, и пышные формы Иссегюль вызвали зависть во взглядах женщин помоложе. Старые, некоторые уже без зубов, с пониманием и даже долей сострадания взирали на испуганное дитя. Их обречённость пугала Иссегюль. Все они — птицы в клетке, и она станет одной из них!

Закрыв лицо руками, девушка плакала, осознавая, какую ужасную жизнь теперь предстоит ей прожить. В одно мгновение из юного дитя природы она превратилась во взрослую, зрелую душой женщину. Никакой возлюбленный не спасёт её из этих стен! Скорее всего, он недолго погорюет и приглядит себе новую невесту. Наложницы хана всегда будут мстить Иссегюль, если хозяин станет звать её чаще, чем других…

Эта мысль показалась ей омерзительной. Разве могут люди спать друг с другом без любви, как животные? Сколько раз Иссегюль представляла картины своих отношений с Итаиром! Ему бы она позволила всё, ведь он был ей мил. Но пожелай её кто-то другой — она бы сочла его недостойным шакалом.

«Да, хан и есть шакал! — с возмущением думала девушка. — Большинство этих женщин уже никогда не станут счастливыми, они просто доживут свой век пленницами. Стать одной из них? Нет! Ни за что! — протестовал её дух. — Не иметь своих чувств, быть рабыней чьих-то прихотей и похоти? Никогда! Зачем мне жизнь, если мной станут пользоваться, будто вещью? Неужели нужно родиться, чтобы не иметь права выбора?!»

Вот тут-то и мелькнула страшная мысль, сначала даже повергшая её в шок. Но это был выход, возможно, единственный в её случае. «Выбор — он есть всегда», — поняла Иссегюль. Можно смириться, а можно и рискнуть вырваться отсюда, пусть даже жуткой ценой. Но никакая цена не будет слишком большой за бесценное право свободы.

Красота, которой Иссегюль так гордилась, показалась ей теперь не значащей совершенно ничего. Что смысла быть красивой, когда тот, кто будет с тобой рядом, не поинтересуется твоими мечтами, не спросит о твоих взглядах, не захочет узнать твою душу.

И в сердце родилось дерзкое решение.

Выбрав подходящий момент, Иссегюль разбила вазу и, схватив осколок, стала полосовать им своё лицо и руки. Теперь мелкие шрамы останутся на всю жизнь, но уже никто не пожелает её как просто соблазнительное тело, ни в ком не вспыхнет непотребный огонь при виде её красоты, не будет ничьих вожделений, грязных желаний и картин развлечений. Она свободна! Пусть ей никогда уже не быть с Итаиром — да и так ли он любил её? Ведь она, глупышка, не умела ещё отличить чистого взора любви от пламени страсти.

Визгами и воплями женщин наполнились стены гарема. Ошалевший евнух никак не мог сообразить, что делать. Ни одна из наложниц, как бы ей ни было тяжело, с момента её появления здесь не решалась на такие поступки. Да, были мысли о самоубийстве, но со временем они проходили. И позже пленницы привыкали к жизни в неволе и вели себя спокойно. Но чтобы так?!

Евнух подхватился и побежал к хану.

Взбесившийся от такой дерзости и непослушания хозяин решил сам проучить невольницу. Он приказал вывести её во внутренний двор. Держа голову высоко поднятой, Иссегюль не прятала запёкшуюся на ранах кровь и не отводила гордого взгляда от глаз хана. Страх, возникший, когда она впервые увидела его возле скалы, уже исчез, превратился в стремление хоть как-то противостоять насилию и злу.

Схватив плеть, хан ударил Иссегюль по лицу:

——Ты сама выбрала своё наказание! Своим поступком ты подписала себе приговор! Теперь, такая уродина, ты не будешь нужна никому. От одного твоего вида станут шарахаться даже лошади. Ты хотела свободы?! Ну так пусть она будет тебе хуже кости в горле! Уберите отсюда эту глупую тварь!

Иссегюль вышвырнули из дворца как собачонку.

Палящее солнце стояло высоко в зените. На фоне чистого синего неба, широко раскинув крылья и ловя потоки воздуха, парил одинокий орёл. Никакие сожаления о содеянном не омрачали душу свободной Иссегюль.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2013
Свидетельство о публикации №213070201500

.

.

НЕ ГОТОВ.

.

——Ты не готов, — ответил Учитель пришедшему проситься к нему в ученики.

Тот, некоторое время понаблюдав за жизнью его учеников и сделав свои выводы, обратился с просьбой повторно.

——Ты не готов, — прозвучало снова.

Но человек не желал отступать.

——Учитель, я долго наблюдал за твоими учениками и не увидел в их действиях ничего такого, чего не смог бы и я. Я говорил с ними. Многие из них, чтобы ты их принял, избавлялись от вредных привычек — я же с детства не пил, не курил и не сквернословил. Я присматривался к их образу жизни и нашёл, что он очень схож с моим. Я также добросовестно отношусь к любой работе, у меня спокойный и уравновешенный характер, если могу помочь — не отказываю в помощи нуждающимся. Так воспитал меня мой отец. А твои ученики… Иногда я замечал, что они не могут справиться с какой-то задачей, иногда обстоятельства выводят их из равновесия. Бывает, в каких-то ситуациях они теряются и совершают необдуманные поступки. Мой жизненный опыт намного богаче, я получил хорошее воспитание и образование и с любым делом, что выполняют они, справился бы гораздо лучше и быстрее. Почему же ты выбрал их и не хочешь принять меня?

——Несмотря на все твои достоинства, ты всё же не готов идти по моему Пути, — ответил Учитель. — Мой Путь — путь раскрепощения Духа. Твоя же жизнь при всей своей внешней правильности не несёт в себе духовности, да и стремления к ней я в тебе не вижу.

При слове «духовность» человек пришёл в недоумение и возразил:

——Но я не замечал, чтобы ты и твои ученики посещали церковь…

——Представление о том, будто хождение в церковь и исполнение религиозных обрядов автоматически делает тебя духовным — один из самых страшных предрассудков человечества. Духовность невозможна без горения сердца и постоянного стремления к новым ступеням совершенства. Нет духовности без самоотверженности и готовности пожертвовать всем личным и даже самим собой ради высшей цели. Без этих качеств никакие внешние, даже самые благостные, проявления не могут считаться проявлениями духовности.

——Я не видел, чтобы твои ученики чем-то жертвовали или совершали героические поступки. Так, как живут они, живут многие порядочные люди.

——Да, их жизнь мало чем отличается от жизни большинства, — согласился Учитель, — но тебе видна лишь внешняя её сторона. В отличие от других, чем бы мои ученики ни занимались, их внутренний мир всегда наполнен стремлением сделать себя и всё окружающее хоть немного лучше. Их жизнь протекает не столько в мире физическом, сколько в мире мысли и Духа. И в своём стремлении к совершенству они отрекаются от всего тёмного и грубого в себе, и худшие стороны своих личностей переплавляют в высшие качества Духа, и слабости претворяют в силу. И, шлифуя себя, они благотворно влияют на всё, что входит в ауру их излучений. Внешне это мало заметно, но какая напряжённая внутренняя работа проходит в них каждую минуту! Обыкновенный на первый взгляд поступок порой требует от кого-то из них поистине героических усилий в преодолении годами въевшихся привычек. И каждое преодоление самого себя ещё ярче разжигает пламя их сердец, делая их сильнее. Совершенствовать себя во благо мира — это требует самоотречения и самоотверженности, и решаются на это лишь единицы. Да-да, не удивляйся, именно самоотверженности, ибо она есть готовность с лёгкостью жертвовать как своими недостатками, так и достижениями ради ещё более совершенного, ибо путь раскрытия Духа не терпит остановок… Мои ученики начинали этот путь во многом более несовершенными, чем есть сейчас. И ты прав: в каждом из них ещё множество недостатков. Но, судя по их каждодневным шагам, со временем они могут достичь многого, если в их сердцах не погаснет огонь стремления. Ведь, несмотря на все свои слабости, они обладают качествами, столь редкими в этом мире: готовностью учиться и меняться, открытостью новому, желанием и решимостью его принимать и утверждать в жизни. Своим трудом они созидают сами себя по образу и подобию Творца, и труд этот не прекращается ни на мгновение. Ты же… Безусловно, ты очень хороший человек. Но в том, что ты стал таким, не так много твоих собственных заслуг — большей частью это заслуга твоих родителей. И стремления к развитию — качества, без которого невозможно ученичество — в тебе нет, ибо ты и так удовлетворён своей «хорошестью». Твои качества, жизненный опыт и взгляды богаче и лучше, чем у многих других, но ты слишком дорожишь ими, слишком к ним привязан, чтобы отпустить их и впустить на их место ещё более высокое и эволюционное. Ты добр, отзывчив и уравновешен, но в этом нет веления твоего сердца. Это скорее дань культуре и правилам приличия. Даже желание встать на Путь Духа — не от тоски по Высшему и не от того, что сердце болит от несовершенства этого мира, а от стремления доказать себе и окружающим, что и в этом деле ты можешь преуспеть не хуже других, да ещё от желания найти на этом Пути что-то для себя. Вот поэтому я и говорю: ты не готов к ученичеству.

——Как же я узнаю, когда буду готов? — расстроился человек.

——Будешь готов, когда твоё сердце вспыхнет и больше не позволит тебе жить по-прежнему, когда стремление к Высшему Совершенству станет для тебя столь же естественным, как дыхание, и когда ради этого Совершенства — в себе, в других, в мире — ты будешь готов с радостью пойти на любые трудности и лишения.

——Но как мне разжечь огонь сердца?

——Пока думаешь о том, как разжечь огонь сердца, ты далёк от готовности. Не пытайся воспламенить его усилием воли — сердце не терпит насилия и лицемерия. Только искренность и чистота способны высечь в нём искру, — ответил Учитель и, помолчав, сказал:

——А теперь иди. Ибо, пока не живёшь сердцем, скажу тебе: ещё не готов.

.

© Copyright: Странники Вечности, 2013
Свидетельство о публикации №213042701133

.

.

ПОСЛАННИК НЕБЕС

.

В раннем детстве мне часто снился один и тот же сон: мужчина в белых восточных одеждах и с белой чалмой на голове говорил со мной о чём-то очень важном. Когда я просыпалась, то не могла вспомнить ни слов, ни лица дивного гостя. Единственное, что отпечаталось в моём детском сознании, — это Его тёмно-синие, пылающие силой и любовью глаза.

Шло время, и детские сны, похожие на мечты, уступали место земным заботам и монотонному быту. Но взгляд таинственного незнакомца по-прежнему жил в моём сердце. Он благословлял и вдохновлял меня, освещал дорогу в бурном океане жизни.

Однажды в книжной лавке на одной из обложек я случайно заметила портрет. Это был не просто портрет. На нём был изображён тот, чьи удивительные глаза я видела с самого детства! Из пелены снов отчётливо проявился неуловимый доселе образ и слился с ликом на книжке.

Чёрные как смоль волосы обвивала белоснежная чалма. На чистом, будто водная гладь, лице горели огнём синие глаза. Из них лился свет, мощь которого могла испепелить. Но доброта, умещавшаяся в этом божественном взгляде, направляла силу на спасение. И так велики были эти сила и доброта, что, пожалуй, спасёнными ими оказывались целые миры. За мягкой бородой прятались губы. Как много можно о них говорить! Для идущего против собственной совести они принимали суровые очертания, для чистого душой — тепло улыбались.

Я ещё не знала, кто Он. Но сердце безошибочно подсказало: Он — Посланник Небес. Он тот, кто сейчас своей любовью оберегает планету от её неверных сынов и, как огненный маяк, неусыпно стоит на страже, чтобы указать путь заблудшим детям Земли.

Без капли фальши и сомнений моё сердце произнесло молитву верности богочеловеку. С минуты, когда я увидела Его портрет, изменилась вся моя жизнь. От этого лика я черпала духовные силы. Житейские перипетии перестали касаться струн моей души. Я больше не могла раздражаться, обижаться, злиться, грустить. Мир наполнился новыми красками и стремлениями.

Конечно, очень тяжело жить не так, как окружающие тебя люди. Но если ощущаешь постоянную поддержку от лучистых глаз, поселившихся в сердце, то любые трудности принимаются как испытания, задача которых — закалить характер и укрепить дух. В самые тягостные моменты, когда моих сил недоставало, чтобы устоять перед натисками жизненных бурь, я бежала к портрету и, стоя перед ним, чувствовала помощь, что вливалась в моё истрёпанное сердце, и сила эта возрождала его. Эта помощь была гораздо ощутимее и действенней, чем жалостливые советы и ободрения близких.

В минуты радости я тоже всем существом стремилась к портрету, чтобы поделиться своими чувствами. И в ответ получала такую лавину любви, что мгновенно в ней растворялась.

По мере того как моё внутреннее состояние становилось более чистым и гармоничным, я всё чаще и явственнее ощущала идущие через меня светоносные потоки. Этот свет я старалась передавать людям. И каково было моё счастье, когда мрачные настроения в собеседнике уступали место ясным мыслям и чувствам, и человек, на миг ощутив что-то доброе и возвышенное, уходил от меня в спокойствии и радости!

Чудесным образом преображались встречи. Если раньше я могла в раздражении кому-то что-то доказывать, то теперь в каждом встречном пыталась пробудить самое лучшее. Менялась я и, как в сказке, менялось всё, что меня окружает. Таяли страхи, разгоняемые лучами крепнущей веры. Как после долгого забвения поднимались на поверхность силы и знания, чтобы стать помощью в этой новой жизни. Теперь я понимала, что сама творю обстоятельства, в которых живу, и только от меня зависит, чем наполнится мой день: радостью или печалью. Никто и ничто извне не способно поколебать внутренний мир человека, если он сам является источником гармонии и света. Но даже тень сомнения, раздражения, осуждения или обиды вмиг нарушит безмятежность души и отравит её ядом. И до тех пор, пока не улягутся страсти, будет чувствительным для психики любое мнение, любое слово, сказанное против. Поэтому всегда, невзирая ни на что нужно хранить мир сердца как самую большую ценность и не бояться проливать его ближним.

Так, с каждым днём всё яснее осознавая своё место в жизни и ту важную роль в ней, которая мне открылась, я росла духовно. Я перестала воспринимать труд как каторгу. Поняла: именно осознанный труд в радости и гармонии может наполнить существование смыслом и красотой. Так, работая над собой, исправляя грубые и тёмные стороны своей души, я год за годом приближалась к исполнению своей сокровенной мечты.

..

Весной, когда на деревьях только появляются первые листья, когда дни становятся длиннее ночи, а солнце — теплее, произошло самое важное событие в моей жизни.

Я шла по аллее, полностью отдавшись мыслям. С некоторых пор мои мысли будто волшебным ветром уносили меня в далёкие просторы невидимых миров. Я даже не задумывалась, правда ли то, что открывается мне в моих грёзах, или это всего лишь плод моего воображения — просто принимала всё таким как есть. И, словно электрический разряд, в мои мысленные странствия ворвался и прервал их взгляд идущего навстречу незнакомца. Мне не нужно было слов и объяснений, я сразу узнала Его. Это был Он! Тот, чьи глаза по-прежнему жили в моём сердце!

Мгновения молчания развеял дивный голос, что зазвучал в моём сознании. Как много было в нём тепла, но вместе с тем непреклонной мощи! Гость моих детских снов, видимо, сразу прочёл мои мысли и чувства, потому что без вступлений и ненужных приветствий начал говорить:

——Я видел твой труд, твоё смирение. Рад, что твоё сердце сразу узнало меня, рад, что не возникло сомнений. Я пришёл, ибо ты достигла ступени раскрепощения духа, которая позволяет тебе стать сотрудником Светлого Братства. Без внешней помощи, самостоятельно ты смогла преодолеть все испытания, ни разу не допустив жалости к себе либо отрицания. Твои преданность и верность сделали возможной эту встречу. Твоё закалённое сердце, не знающее, что такое страх, может и должно влиться в более осознанную и масштабную работу для блага мира. С этой минуты начинается особенно ответственный и сложный период твоей жизни. Нет лёгких путей к Свету. Лишь через труд, наполненный творческим устремлением, можно познать Истину и подняться по ступеням совершенства. Сейчас не могу сказать, в чём будет заключаться твоя миссия. Это ты узнаешь сама. Первые встречи укажут на то место, которое назначено тебе в общем деле служения человечеству. Никогда не бойся: если верна до конца, то никакие трудности не смогут сбить с пути и помешать выполнить доверенную работу. Сейчас я уйду. Наша первая встреча коротка. Но помни, что от результатов твоего труда зависит, когда встретимся вновь и как продолжительна будет следующая встреча.

Я стояла, заворожено слушая эту речь, слова которой огнём запечатлевались в сердце. У меня было чувство, что всё вокруг пропало: растворились и деревья, и люди, чтобы не мешать беседе.

И вот Его прощальная улыбка. Он внимательно взглянул на меня своими дивными глазами в последний раз, как бы всматриваясь в моё будущее, и его фигура растворилась в воздухе.

.

После этой встречи я полностью окунулась в новую для меня жизнь, отбросив ненужную шелуху жизни прежней. Если раньше во мне ещё проявлялись отголоски лени, замкнутость и другие низшие качества и привычки, то теперь я с радостью принимала все обстоятельства, чтобы действенно внести в них свет своего сердца. Я жила верой в новую встречу, и никакие преграды не способны были мне помешать.

О своей миссии я быстро догадалась. Рекой хлынули люди. Их как магнитом тянуло ко мне. Среди встречаемых было немало тех, кто искренне искал чего-то большего, нежели способно предложить обывательское существование, и стремился к Свету. Так было создано Общество, целью которого стала помощь людям в раскрытии их Высшего Начала. Я никогда не думала, что эта работа так важна и необходима. Среди мелких драм личной жизни в людях угасал огонь веры и стремления к совершенству. И здесь необходима была не жалостливая поддержка, а ясное объяснение причин их проблем и несчастий с точными указаниями, что именно нужно изменить в себе, если только человек желал меняться и выбраться, наконец, из сумрака своего существования на истинный свет. От меня в частности и от созданного Общества в целом требовалась действенная помощь, а не слезливые советы.

Я не знала усталости, хотя жизнь моя стала крайне насыщенной. В самозабвенном труде по возрождению человеческого Духа сгорели личные стремления. Я не имела права, да и не могла больше думать о себе, ибо теперь понимала всю бездну человеческих страданий и мне были даны силы уменьшить их. На всю жизнь ярким примером милосердия стала для меня встреча с Богочеловеком. После неё в моём сердце не осталось места ни тени осуждения или презрения к людям — лишь полная самоотдача в помощи тем Величайшим, чьим подвигом держится и движется в потоке космической эволюции наша Земля.

.
© Copyright: Странники Вечности, 2020
Свидетельство о публикации №220012402114

.

.

ШЕЛЕСТ ЛИСТЬЕВ.

.

——Как же мне быть? Я не вижу выхода, и это тяготит меня очень давно, — с надеждой и мольбой в голосе обратился ученик к Учителю, изложив ему суть своей проблемы.

Немного помолчав и глядя куда-то в даль, Учитель сказал:

——Сожалею, но я не знаю ответа на твой вопрос. Знаю только, что ты можешь найти его в шелесте листьев прибрежной рощи.

——А как же… — начал было ученик, но Учитель развернулся и не спеша зашагал прочь, оставляя его наедине со своим вопросом. С недоумением ученик смотрел вослед его удаляющейся фигуре.

Колебания длились недолго. Зная, что Учитель ничего не говорит просто так, ученик отогнал сомнения и мысли о нелепости его слов и с увлечением приступил к делу, ибо разрешить давно возникшую проблему было для него чрезвычайно важно.

Отныне все дни он проводил в прибрежной роще, размышляя над словами Учителя. В стремлении уловить их смысл он всё глубже уходил в свои рассуждения, теории и догадки, и внешний мир в такие часы переставал для него существовать. Но время шло, а он так и не находил ни малейшей связи между шелестом листьев и ответом на свой вопрос. Уже который день мысль текла по замкнутому кругу, не принося ничего нового. И однажды, признав своё бессилие, разум отступил.

Ученик вдруг понял, что ищет не там. Зациклившись на словах и размышлениях, он совершенно упустил из виду, что ответ, вероятнее всего, кроется вовсе не в них, а в самом «шелесте листьев». Но разочарования не последовало. Радуясь, что увидел своё заблуждение и теперь-то уж точно достигнет цели, он с новыми силами продолжил свой поиск.

Мыслей больше не было. Теперь всё внимание было обращено на шелест листвы. Он погружался в эти звуки, впитывал их, стремясь уловить и прочувствовать малейшие их оттенки. Поначалу шумная возня птиц в кронах деревьев отвлекала его от этого занятия, временами даже вызывая лёгкое раздражение. Но вскоре он перестал замечать и это.

Иногда наступали дни, когда нещадно палило солнце и ни единое дуновение ветерка не нарушало тишину природы. Птицы и животные прятались по своим укрытиям и не показывались до наступления сумерек. Ученик тщетно напрягал слух, стремясь уловить шелест листвы, но только потрескивание пересохших ветвей изредка разрезало безмолвие. Бывало, такие периоды длились подолгу, и он, приходя в рощу, с нетерпением ждал, напряжённо вслушиваясь в мёртвую тишину, когда же снова представится возможность следовать совету Учителя. В эти дни ожидания его пыл не угасал — наоборот, желание поскорее разрешить свою проблему разгоралось всё сильнее. И как только с моря налетал первый лёгкий ветерок, вера в успех ещё ярче вспыхивала в его сердце, и он с ещё большим усердием вновь приступал к своему занятию. Время текло легко и незаметно.

И вот наступил час, когда всему пришёл конец. Ученик вдруг оглянулся назад и увидел вереницу бессмысленно прожитых дней, массу сил, потраченных впустую. А к разрешению своего вопроса он не продвинулся ни на шаг. Все старания были зря! Всё даром! И эта проблема… Вера в возможность её разрешения, вдохновлявшая его так долго, заколебалась и вдруг погасла, как пламя свечи под порывом ветра. А Учитель… При мысли о нём холод разочарования сковал душу.

Когда буря эмоций улеглась, пришла пустота. Ученик обессилено опустился на землю, прислонившись к мощному стволу. Верить было больше не во что. Все желания, надежды и мечты были разбиты, ничто больше не имело смысла. Его мир рушился. Безразличие ко всему затопило сознание и на какое-то время ввергло его в оцепенение…

Когда он очнулся, его сознание по-прежнему пребывало в пустоте. Но ни тяжести, ни разочарования, ни страха перед будущим эта пустота в себе не таила. Было странно это сознавать, но она несла в себе какую-то лёгкость и доселе незнакомую свободу. Он думал, и мыслительный процесс больше не мешал слышать шелест листвы и пребывать в нём, получая от этого какое-то необъяснимое блаженство. Мысль скользила легко и свободно, охватывая сразу всё и не цепляясь при этом ни за что конкретно. Он потерял всё, и теперь оставалось просто жить…

Купаясь в этом блаженстве, ученик обратил внимание, как из глубин памяти всплыла на поверхность проблема, мучившая его так долго. Он смотрел на неё как бы откуда-то сверху, и она не вызывала в нём ничего, кроме лёгкого интереса.

Этот его вопрос так и остался неразрешённым. Вот только проблемы больше не было…

© Copyright: Странники Вечности, 2020
Свидетельство о публикации №220081900437

.

.

ПЕСНЬ ВЕРНОСТИ.

.

Драккар стремительно нёсся по волнам. Острый нос, как плавник акулы, вспарывал поверхность моря. Вёсла гнулись дугой в могучих руках гребцов. Их тела в едином ритме откидывались назад, работа была стройной и слаженной. Корабль вместе с гребцами казался одним организмом, гигантской птицей, летящей над водой.

Викинги вышли в поход. Одновременно вспыхивали в свете восходящего солнца кольчуги и латы на телах воинов. Доспехи были на всех даже в пути. Да, они тяжелы, но это благородная тяжесть, она не обременяет викинга.

Боевой драккар неуклонно шёл к цели. Короли открытых морей бесстрашно смотрели вперёд.

На втором руме сидели два викинга. Они гребли одним веслом. Это были братья Оуланд и Кор. Старший, Оуланд, силач с широкой грудью и холодными голубыми глазами, подбадривал младшего:

——Терпи, Кор, тяжело не только тебе одному. Мы гребём уже много дней и все устали. Но вспомни, что цель наша высока, она сто́ит кровавых мозолей на наших руках. Настоящие вестфольдинги не сгибаются перед трудностями. Великий конунг нас ведёт.

Кор, семнадцатилетний парнишка со светлыми вьющимися волосами, ответил:

——Не беспокойся, брат, и не обращай внимания на мои стоны. Это мой первый поход, и потому я немного раскис. Но я обещаю быть достойным тебя и нашего великого вождя. Я пойду за вами до конца!

Кор с неприкрытой любовью взглянул на брата. Но не меньшие любовь и восхищение светились в его глазах, когда он смотрел на конунга.

Конунг Виттерларг стоял на носу драккара. Его огромная фигура, закованная в сталь, чётко вырисовывалась на фоне голубого неба, руки в латных перчатках покоились на двуручной секире. Резкие черты лица и палящий, пригибающий к земле взгляд оправдывали имя конунга — Лик Бога.

Услышав слова Кора, один из викингов, сидящий за соседним веслом, проворчал:

——Великий конунг, высокая цель… Какая она, к бесу, высокая?! Болтаемся в море уже две недели, только задницы о скамейки натёрли…

Другой поддержал его:

——Точно! Валандаемся здесь, как тухлая селёдка, гребём невесть куда! А конунг только обещаниями кормить горазд.

Все будто того и ждали: разом загалдели, послышались недовольные возгласы. Остальные принялись урезонивать крикунов. Поднялся гвалт. Одни кричали: «Куда плывём?! Сколько можно?! Надоело!» Другие, те, что потвёрже духом: «Да как вы смеете! Возводите хулу на вождя нашего?! Предатели! За борт вас! На корм акулам!»

Кор, горячась, кричал на заводилу:

——Сам ты тухлая селёдка! Как ты можешь, трус, подвергать сомнению нашу цель, нарушать верность конунгу! Здоровый лось, а расхныкался тут, как девчонка!

Тот, распаляясь злобой, отвечал:

——Молокосос, не учи меня! Верный пёс Виттерларга! Смотри, как бы я тебе язык не укоротил! Клянусь своей головой!

Кор вскочил и схватился за меч. Обида ужалила его в самое сердце. Но Оуланд удержал брата. Обращаясь к заводиле, он произнёс:

——Эйгил, твоя голова стоит очень недорого, потому что в ней нет ни капли мозгов. Если бы ты умел считать, то понял бы, что таких, как ты говоришь, верных псов под сотню, а вас с твоими дружками-крикунами едва ли наберётся десяток. Поэтому, если действительно не хочешь сегодня кормить рыбок, ты сейчас же закроешь плевательницу и прекратишь верещать.

У Эйгила был такой вид, словно он проглотил шмеля: он пыхтел и прыгал, но не мог ничего ответить. Наконец он хрипло выдавил:

——Да катитесь вы все, молнию Тора вам на голову!

Дружки Эйгила повскакивали на ноги, ещё громче доказывая свою правоту. Шум стоял как на базаре.

Неожиданно всё смолкло. Гвалт оборвался, будто обрубленный мечом. Все головы повернулись в одном направлении. Воины смотрели на конунга: одни — с любовью и преданностью, другие — стыдливо потупив взгляд, а кое-кто боязливо вжимал голову в плечи и старался спрятаться за спинами.

В этот миг конунг Виттерларг был прекрасен и ужасен, словно рассерженный бог. Его орлиный взор изливал пламя такой силы, что, казалось, корабль сейчас вспыхнет, как щепка; этот взор заставлял сильнее стучать даже самые холодные сердца. Голос вождя был подобен грохоту шторма над просторами северных вод:

——Викинги! Короли открытых морей! Потрясатели вселенной! Весь мир дрожит от одного вашего имени! С тех пор как перепоясались мечом, вы не встретили ни единого достойного соперника. Враги трусливо удирают, едва завидев на горизонте очертания ваших кораблей. Взгляните на себя сейчас. Вы похожи на сварливых женщин. Неужели забыли, кто вы?! Неужели не помните о нашей великой цели?! Предавший её предаёт себя. Как будете смотреть в глаза Одину, Владыке Мира, когда попадёте на небеса? Чёрное пятно предательства на вашей душе — позволит ли оно выдержать Его святой и чистый взор? Вспомните: не я ли перед отплытием говорил вам, что труден будет наш поход и не все вернутся обратно. Но вы верили мне. Вы много раз ходили со мной в походы. Я водил вас к победам, и вы верили мне. Почему же сейчас потеряли веру? Почему начали сомневаться? Запомните: сомнение — удел слабых, а слабые нам не нужны. Слабые не пройдут там, где крепость духа не менее важна, чем крепость рук. Шторма будут неистово терзать наш корабль, коварные враги тысячами встанут на нашем пути, смерть будет дышать нам в затылок, и тогда миг слабости одного станет угрозой нашей общей цели. И потому решайте сейчас, с кем вы. Помните: обратной дороги нет!

Последние слова конунга покрыл дикий рёв викингов. Дружина вмиг преобразилась. Те, кто сомневался, расправили плечи; те, кто боялся, забыли о страхе. В глазах воинов светилась божественная любовь к своему вождю. Они потрясали оружием и провозглашали славу конунгу. С этого момента каждый из них был готов сделать всё. И пусть труден путь, пусть за плечом стоит чёрная тень смерти, но врата Вальгаллы открыты, и лучше войти туда с высоко поднятой головой.

.
Драккар всё так же стремительно бежал по волнам. Гребцы в едином ритме вспенивали вёслами воду. На носу железным монолитом возвышался конунг. Над бескрайним морским простором звучала последняя песня викингов:

Стремительный полёт стрелы,
Удар меча, блеск топора —
И свет померк в твоих глазах,
И мир исчез и канул в прах.

Спроси себя, зачем ты жил,
Зачем ты плавал столько лет,
Коль чёрен цвет твоей души,
Коль не познала она свет?

Зачем Вальгалла для тебя,
Зачем валькирий красота,
Когда пусты твои глаза,
Когда вся жизнь твоя пуста?

Да, воин ты! Да, ты жесток!
Но если кривдой ты живёшь,
То недоступен для тебя
Прекрасный Одина чертог.

О викинг! Помни каждый миг,
Что скоротечна жизнь твоя,
Что злая смерть твоя сидит
На чьём-то острие копья.

Подумай, как ты должен петь
И как разить в себе врага,
Чтоб с чистой совестью смотреть
Владыке в строгие глаза!

© Copyright: Странники Вечности, 2021
Свидетельство о публикации №221051801683

 

 

ЦВЕТОК ЛЮБВИ

.

На небольшой площадке, рассекая воздух длинным самурайским мечом, тренировался мужчина лет сорока. В тени дерева его ожидал слуга — оруженосец и ученик. Восторженный взгляд юноши не упускал ни единого движения мастера.

Взмах. Клинок на мгновение застыл над головой воина, бросив солнечный блик в глаза ученика. Тот прикрылся рукой, боясь пропустить хоть миг удивительного действа. Выдох — и, описав в воздухе эллипс, меч с тихим шуршанием прошёлся по мнимому противнику дважды. Как вода горного ручья молниеносно перетекает с камня на камень, так сила по невидимым каналам тела перетекает в сталь, объединяя воина и оружие в едином стремительном полёте. Только что эта сила была сконцентрирована в солнечном сплетении Учителя, и вот, как отпущенная пружина, высвобождается и достигает цели на кончике клинка.

Около часа длился завораживающий танец, вплетаясь в единую гармонию мира. Дух воина и дух меча стали одним целым.

Восхищённый взгляд ученика выражал безусловное преклонение перед мастерством Учителя. «Удары подобной силы способны раскроить всадника с лошадью как щепку, — подумал он. — После такой напряжённой тренировки Учителю наверняка потребуется отдых».

То, что открылось юноше в этом мнимом бою, ещё не улеглось в его сердце. Отсутствующий взгляд говорил о том, что он напряжённо размышляет.

Взглянув на Агаши, мастер загадочно улыбнулся. Сердце его переполнилось тайной надеждой: похоже, из этого парня выйдет толк.

Он вывел ученика из оцепенения, бережно коснувшись его плеча.

— Простите, мастер, больше этого не повторится! — склонившись в поклоне, Агаши признал свою рассеянность. Погрузившись в раздумья, он не заметил, как Учитель закончил тренировку.

Улыбаясь лишь уголками губ, мастер посмотрел в глаза ученика. Сколько доброты и нежности хлынуло от одного к другому! Огромное чувство счастья разлилось в сердце юноши, словно только что его обняла мать. Подобное он испытывал разве что к ней, когда был ребёнком.

— Идём, Агаши, — спокойным и бодрым голосом сказал мастер, словно и не было длительной пляски с мечом.

 

Позже, когда Учитель купался в ледяном потоке водопада, подставляя закалённое тело под его мощные струи, Агаши следил за его облачением и за святая святых — мечом самурая. Больше он не смел так глубоко погружаться в мысли, но думать про мастера не прекращал.

Сколько времени они уже вместе, а Учитель не перестаёт поражать красотой и многогранностью своего духа. Холоден как сталь. Добр как отец. Нежен, как солнечный луч. Силён, как снежный барс…

Агаши хотел перечислить ещё многие достоинства Учителя, но заметил, что вновь начинает упускать нить реальности. И, так и не подобрав слова, которые могли бы в точности передать характер мастера, заключил свои наблюдения в одном выражении: мудр, как сто самураев.

 

На закате они добрались до одного селения, в котором и остановились у давнего знакомого мастера Йоширо. Агаши весь вечер внимал их беседе.

— Что делает тебя, Йоширо-сан, таким сильным и непобедимым?

— Любовь к женщине.

— Как это? Я всегда считал, что женщина делает воина слабым.

— Это верно для тех, кто слаб плотью и духом, но не для тех, кто познаёт единство противоположностей. Ты думаешь, женщина — это конец? Нет. Это лишь начало.

— Начало чего?

— Новой ступени восхождения. Познающий женщину раскрывает новые грани своего духа. Как ты думаешь, где встретятся противоположные стихии — огонь и вода, воздух и земля — и станут одним целым?

— И где же?

— У тебя внутри. Когда в один из дней во взгляде обычной женщины увидишь взгляд Великой Матери, ты обретёшь дополнительную силу. Пламя Её любви согреет тебя в лютый мороз и в проливной дождь, охладит твой жар в полуденный зной. Во имя Любви Вселенской ты будешь сражаться до последнего вздоха. Даже когда соберёшь все ключи силы, окажется, что один из них ты всегда носил при себе.

— Это где же?

— В своём сердце. Если в руки твои вложит огненный цветок сама Великая Мать, можешь считать, что свершилось одно из величайших чудес вселенной. Его животворящая мощь может стать сильнее меча, ибо познавший его природу обретает свет Единого. В руках ханжи волшебный цветок завянет, в руках воина с чистым сердцем способен жить вечно.

— А когда это произойдёт?

— Когда будешь готов. Это может случиться и завтра, а может, и через тысячи лет…

 

На рассвете, шагая по дороге рядом с Учителем, Агаши спросил:

— Мастер, а у вас есть такой цветок?

— Он всегда со мной.

— Я путешествую с вами не один день, но ни разу не видел у вас никакого цветка. Где же вы его прячете?

— Я ни от кого его не прячу. Увидеть его может тот, кто прозрел.

— А где этот цветок?

— Здесь, — Йоширо положил руку на сердце.

© Copyright: Странники Вечности, 2022
Свидетельство о публикации №222030801999

Повести, рассказы: 4 комментария

  1. К сожалению, такими «почитателями козлов» нередко становимся мы сами. Как часто, порой даже не осознавая, не помним все то добро, что сделал нам человек, но помним верно один неправильный поступок, одно слово, и т.д., которые задели нас. И вот из этого исходит уже наше дальнейшее отношение к тому человеку, соответственно не доброе. А как часто земными глазами смотрим и воспринимаем Духовные вещи и дары… Вот бы всегда быть на дозоре и приучать себя к правильному отношению, даже в мелочах. Но как это сделать? Наверное, совесть не допустит сделать по-другому. Главное, чтобы совесть была. Тогда и «города козлов» исчезнут из наших душ.

    Нравится

  3. Благодарю за этот кусочек Вашего Сердца. Такие послания я называю «просто о Главном». Иногда именно вот эта простота проникает в самые глубокие расщелины Сердца и пробуждает ото сна эго-изма. Пусть и на время.
    А для Чело-века — такие рассказы ещё один повод ЕЩЁ СИЛЬНЕЕ возжечь своё Сердце. Точнее, Сердце Владыки в себе. И быть… жить… Чело. Веком.
    Аминь.

    с уважением,
    А.

    Нравится 1 человек

Обсуждение закрыто.